ь, идя по которому 
человек все-таки может активно проявить свою libido, скованную в 
кровосмесительном моменте. Поэтому Иисус так и поучает Никодима: “Думай о твоем 
кровосмесительном желании возродиться, однако думай так, что рождаешься ты из 
воды, благодаря дуновению ветра37, возрождаешься и становишься причастным 
вечной жизни”. Таким образом libido, бездействующая и скованная в 
кровосмесительных желаниях, подавленная и запуганная законом и карающим 
Богом-Отцом, может быть отведена в другое русло и сублимирована, и это 
благодаря символу крещения (рождение из воды) и символу сошествия Святого Духа 
(зачатие). Таким образом человек снова становится младенцем38 и снова рождается 
в кругу сестер и братьев, однако матерью его является “Единая, Святая, Соборная 
Церковь”, а братьями и сестрами — все человечество, с которым он вновь 
соединяется в общем наследии изначальных символов. Кажется, что этот процесс 
был особенно необходим той эпохе, в которую возникло христианство, ибо в те 
времена люди совершенно утратили сознание взаимной связи, и это вследствие 
невероятной противоположности, царившей между рабством, с одной стороны, и 
свободой гражданина и господина — с другой. Возможно, что значительное 
обесценение женщины было одной из ближайших и самых существенных причин 
энергичной инфантильной регрессии в христианстве наряду с возникшей вновь 
кровосмесительной проблемой. В те времена сексуальная сторона жизни была 
чрезвычайно легко доступна, вследствие чего возникло и крайне пренебрежительное 
отношение к сексуальному объекту.
Открытием индивидуальных ценностей мы обязаны христианству; однако множество 
людей не открыли их еще и поныне. Обесценение же сексуального объекта тормозит 
вывоз той libido, которая не насыщается сексуальной активностью — и это потому, 
что она уже причастна иному, высшему, освобожденному от сексуальности порядку. 
(Если бы дело было лишь в удовлетворении сексуальности, то ни один Дон-Жуан не 
должен был бы болеть неврозом; в действительности же мы видим как раз обратное).
 Разве можно прилагать высшую оценку к презренному, не имеющему никакой цены 
объекту? И вот libido пускается в поиски трудно достижимой, высокой, быть может 
даже недосягаемой цели.— И это после того, что долго, слишком долго “каждая 
баба казалась нам Еленой Прекрасной”; такой далекой, идеальной целью для 
бессознательного является мать. И вследствие этого с удвоенной силой вновь 
возникает потребность символики, потребность, вызванная кровосмесительным 
противлением; и вот прекрасный, грешный мир олимпийских богов быстро облекается 
в непонятные, туманные как сновидения мистерии, которые, благодаря 
нагромождению символов, благодаря изречениям, полным неясных намеков, так 
далеко отодвигают от нас религиозное ощущение эллинистического мира.
Мы видим, как Иисус старался о том, чтобы Никодим принял символическое 
понимание вещей, то есть чтобы он понял вытеснение и прикрывание истинного 
положения вещей. Мы видим, как нужен был всегда такой образ мыслей для истории 
цивилизации, как нужен он и поныне; поэтому нам не трудно понять возмущение, 
поднимающееся против психоаналитического вскрывания действительной, закулисной 
стороны невротической или нормальной символики. Всегда и повсюду наталкиваешься 
на непристойный момент сексуальности, представляющейся каждому современному 
благомыслящему человеку как нечто грязное. Однако не прошло и 2000 лет с тех 
пор, как религиозный культ сексуальности был в полном расцвете и практиковался 
более или менее открыто. Правда, то были язычники, не ведающие, что творят. Но 
природа религиозных сил не меняется с одного века на другой. Кто раз получил 
непосредственное впечатление от основательного изучения сексуального содержания 
античных культов и ясно представил себе, что религиозное переживание в сущности 
своей, то есть единение с богом 39, понималось древним миром как более или 
менее конкретный половой акт, тот неспособен больше предаваться иллюзии, будто 
инстинктивные влечения, действующие в религиозной области, вдруг после 
Рождества Христова стали совершенно иными; в данном случае дело обстоит 
точь-в-точь как с истерией: сначала она занималась какими-нибудь не очень-то 
красивыми инфантильно-сексуальными делами, а потом доразвилась до 
сверхэстетического отвращения против сексуальности, да так, что всякий дает 
убедить себя в ее особенной чистоте. Христианство, с его вытеснением всего явно 
сексуального, является негативом сексуального культа в античном мире. 
Изначальный культ изменил свой коэффициент 40. Стоит только взглянуть, как 
много радостно-языческого перешло в христианскую церковь, в том числе даже и 
непристойные боги: так например старый бесстыдник Приап празднует веселое 
воскресение в лице св. Тихона и отчасти целителей Козьмы и Дамиана, 
милостивейше принимающих в день своего тезоименитства вылепленные из воска, 
посвященные им; блаженной памяти св. Фаллос принимает почитание в сельских 
часовнях; уже не говоря обо всех остальных проявлениях язычества! Кто еще не 
научился признавать за сексуальностью права на существование, наравне с голодом,
 и кто поэтому считает унижением, что некие учреждения, на которые наложено 
tabu, раньше казавшиеся асексуальными убежищами, теперь признаются хранилищами 
сексуальной символики, тот, несмотря на все свое возмущение, должен будет с 
болью признать, что дело обстоит именно так. Необходимо понять наконец, что 
психоаналитическое мышление, в противоположность мышлению привычному, 
прослеживает в обратном порядке и тем упрощает все те символические образы и 
образования, которые, вследствие бесчисленных обработок, становились все 
сложнее. Если бы произведенная нами редукция касалась чего-либо иного, а не 
религиозной области, то она нас интеллектуально удов