и нечистоты. Под птицами образно 
разумеются души 13, стало быть души всех осужденных на вечные муки, и все злые 
духи. Таким образом мать становится Гекатой,- адом, градом самих осужденных. В 
исконном образе жены, сидящей на Драконе 14 мы без труда узнаем вышеприведенный 
образ Ехидны, прародительницы всех ужасов адовых. Вавилон есть образ “страшной” 
матери, дьявольским искушением соблазняющей все народы на блудодеяние и 
опьяняющей их своим вином. Одурманивающий напиток имеет в данном случае самое 
близкое отношению к блуду, ибо такой напиток есть вместе с тем и символ libido, 
что выяснилось уже во время нашего разбора параллели огня и солнца.
За низвержением и осуждением Вавилона в Апокалипсисе (19, б и д.) следует гимн, 
ведущий нас от нижней половины матери к верхней, где все становится возможным, 
что было бы невозможно без вытеснения кровосмесительного момента:
“Аллилуйя! Ибо воцарился Господь Бог Вседержитель.— Возрадуемся и возвеселимся, 
и воздадим Ему славу, ибо наступил брак Агнца и жена Его приготовила себя.— И 
дано было ей облечься в виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность 
святых.— И сказал мне Ангел: напиши: блаженны званные на брачную вечерю Агнца”.
Агнец есть сын человеческий, бракосочетающийся с “женой”. Кто “жена”, пока 
остается тайной. Однако Апокалипсис 21, 9 и д. показывает нам, какая “жена” 
является невестой овна:
“Пойди, я покажу тебе жену, невесту Агнца 15. И вознес меня в духе на великую и 
высокую гору, и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с 
неба от Бога.— Он имеет славу Божию”.
В связи со всем предыдущим мы имеем право сказать, что это место явно указывает 
на то, что город, небесная невеста, обетованная сыну, никто иная как мать 16.
В Послании к Галатам мы видели, что в Вавилоне изгоняют нечистую рабу, для того,
 чтобы тем вернее обрести там, в небесном Иерусалиме, мать-невесту. И то, что 
Отцы церкви, постановившие канон, удержали эту часть символического толкования 
мистерии Христа, свидетельствует о их тонком психологическом чутье. Это 
является золотым дном для исследования фантазий и мифических материалов, 
лежащих в основе христианства первых веков 17. Дальнейшие атрибуты, в множестве 
приписываемые небесному Иерусалиму, делают его значение в качестве матери 
неопровержимо ясным 18.
“И показал мне чистую реку воды жизни, светлую как кристалл, исходящую от 
престола Бога и Агнца.— Среди улицы его, и по ту, и по другую сторону реки, 
древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой, 
и листья дерева для исцеления народов.— И ничего уже не будет проклятого” 19.
В этой части мы находим символ воды, с которою, в сочетании с городом, мы уже 
встречались, когда упоминали об Огигие. Материнское значение воды принадлежит к 
наиболее ясным мифологическим символическим толкованиям 20, так что древние 
имели полное право говорить, что море — символ рождения. Из воды возникает 
жизнь 21, с водою постоянно связаны и два божества, наиболее интересующие нас, 
а именно: Христос и Митра; последний, судя по изображениям, родился около реки; 
Христос обрел свое второе рождение в реке Иордани; кроме того он родился из 
источника, родника вечной любви, из матери Божией, которую 
язычески-христианская легенда превратила в нимфу родника. “Родник” мы находим 
также и в митриацизме: паннонийская священная надпись гласит: вечному роднику. 
Апулийская надпись посвящена роднику вечного. (Cumont: Text. et Mon. I, 106 f.).
 По-персидски родник живой воды — богиня воды и любви (как Афродита, рожденная 
из пены морской). Современные персы обозначают одним и тем же словом как 
планету Венеру, так и девушку, достигшую половой зрелости.
В храмах Анаитиды находились проституированные священнослужительницы (блудницы).
 У Сакаеев имели место ритуальные драки, подобно тому, как во время праздника в 
честь египетского Арея и его матери. Живущий в озере Вурукаша бог 
“оплодотворитель” людей назывался “Снабженный женами” (Шпигель, 1. с. стр. 62) 
— мотив состояния постоянного совокупления. В Ведах воды называются наиболее 
материнские 22. Все живое, и даже самое солнце, восходит из воды, а вечером 
снова нисходит и погружается в воду. Рожденный из родников, рек и озер, человек 
после своей смерти достигает вод Стикса и отправляется в “ночное плавание па 
морю”. Желание гласит так: да будут мрачные воды смерти источником жизни, да 
превратится хладное объятие смерти в теплое материнское лоно, подобно тому как 
море, хотя и поглощает солнце, однако вновь рождает его из своих материнских 
недр. (Мотив Ионы). Жизнь не верит в смерть:
В буре деяний, в волнах бытия 
Я поднимаюсь, 
Я опускаюсь... 
Смерть и рождение — 
Вечное море; 
Жизнь и движенье 
В вечном просторе...23 
Вышеприведенное толкование дает нам право заключить, что дерево жизни, есть 
материнский символ. Этимологическая связь указывает на слияние по смыслу 
скрытой за словами символики матери и зачатия. Под деревом жизни очевидно надо 
прежде всего разуметь плодоносное родословное дерево, то есть материнский образ.
 Многочисленные мифы свидетельствуют о том, что люди будто бы происходят от 
деревьев; много мифов рассказывают о том, как герой скрывается в дереве-матери 
— так, например, мертвый Озирис в столбе, Адонис в миртовом дереве и т. д. 
Многочисленные женские божества почитались в образе деревьев, откуда произошел 
культ священных рощ и отдельных деревьев. Весьма прозрачно значение того факта, 
что Аттис оскопляет самого себя под сосной,— это явное указание на то, что он 
делает это ради матери. Многочисленны и разнообразны примеры, когда богинь 
почитали в образе дерева или части его. Так Юнона феспийская была древесным 
суком, Юнона самосская — доскою, аргосская — столпом; карийская Диана была 
“неотесанным куском дерева”, линдская Адина — гладкой колонной; Тертуллиан 
называет Цереру фаросскую грубым столбом и бесформенным куском дерева без 
резьбы изображений. Атеней говорит о Латонё делосской, что она бесформенный 
кусок дерева24. Тертуллиан называет аттическую Палладу крестообразным