соображения 
последовательно вытекает то, что изобретение добывания огня обязано стремлению 
поставить на место полового акта символ 15.
Возвратимся на минуту к инфантильному симптому сверления. Представим себе, что 
взрослый сильный человек станет с таким же упорством и соответственной энергией,
 как та девочка, о которой говорилось выше, тереть одну деревяшку о другую или 
сверлить одною в другой: во время этой игры легко “изобрести” огонь. Большое 
значение при этой работе имеет ритм 16. Такая гипотеза представляется мне 
психологически возможною, но этим еще не сказано, что изобретение огня должно 
было произойти, непременно только этим путем. Так же это могло бы состояться от 
ударов одного камня о другой. Огонь, конечно, был открыт не только в одном 
месте. Но что я хочу констатировать здесь, является лишь психологическим 
процессом, символика которого намекает на подобные возможности добывания огня. 
Наличность первобытных игр в соитие и ритуальных обрядов, связанных с последним,
 доказана по-моему с достаточною очевидностью. Темным пунктом остается еще 
только настойчивость и энергия такой ритуальной игры. Как известно, эти 
примитивные обряды совершаются часто с суровою серьезностью и с необычайною 
затратою энергии, что является огромным контрастом к вошедшей в поговорку 
лености первобытного человека. Этим путем ритуальное действие теряет вовсе 
характер игры и приобретает характер преднамеренного напряжения. Если некоторые 
негритянские племена способны целую ночь провести в однообразной пляске под 
аккомпанимент всего трех нот, то для нашего чувства здесь уже отсутствует 
характер игры, и это производит на нас впечатление скорее некоторого упражнения.
 По-видимому, должно иметь место своего рода принуждение, чтобы оказалось 
возможным перенести libido на подобное ритуальное действо. Если материал обряда 
есть половой акт, то следует признать, что последний и является собственно 
руководящей мыслью и целью всего упражнения. Но в таком случае подымается 
вопрос, к чему первобытный человек тщится изобразить символически половой акт 
или (если уж такой взгляд кажется чрезмерно гипотетичным) напрягает свою 
энергию в такой мере, чтобы творить нечто практически совершенно лишенное 
ценности и не испытывать при этом даже никакого особенного удовольствия 17. 
Нельзя же сомневаться в том, что и для первобытного человека половой акт 
является более желанным нежели бессмысленные и к тому же еще утомительные 
упражнения. Это нельзя себе объяснить иначе, как тем, что некое принуждение 
отклоняет в сторону от первоначального предмета и истинного намерения и 
приводит к порождению суррогатов. (Существование фаллических и оргиастических 
культов вовсе не указывает ео ipso на особенную необузданность жизни подобно 
тому, как аскетическая символика христианства не есть свидетельство особенной 
нравственности христиан. Часто чтут как раз то, чем не владеют или чего вовсе 
нет.) Это принуждение отводит (чтобы выразиться согласно вышеформулированной 
терминологии) известную сумму libido от собственно половой деятельности и 
создает в покрытие ущерба символическую замену приблизительно равной значимости.
 Эта психология подтверждается вышеописанной церемонией Вачанди; дело в том, 
что во время всей церемонии никто из мужчин не смеет смотреть на женщин. Эта 
деталь указывает снова на то, от чего была отведена libido, но вместе с тем 
подымается настоятельный вопрос, откуда исходит это принуждение? Однажды мы уже 
заметили, что против примитивной сексуальности возникает противление, которое 
ведет к побочному движению libido на замещающие действования, — аналогии, 
символы. Немыслимо предположить, чобы дело шло здесь о каком-нибудь внешнем 
противлении, о реальном препятствии, ибо ни одному дикарю не придет ведь в 
голову совершать поимку труднонастигаемой добычи при помощи ритуальных чар; 
дело идет, разумеется, о внутреннем противлении, при котором воля выступает 
против воли, libido против libido, так как психологическое противление, как 
энергетический феномен соответствует известному вкладу libido. Психологическое 
принуждение к переведению libido покоится на первичном несогласии воли с самой 
собою. В другом месте я остановлюсь на этом первоначальном расщеплении libido. 
Здесь нас должна занимать исключительно проблема перенесения libido. Это 
перенесение, как многократно было замечено, происходит путем направления ее на 
некоторое подобие. Libido отнимается от места собственного приложения и 
переводится на субстрат.
Противление против сексуальности имеет своей целью воспрепятствовать половому 
акту; оно стремится вытеснить libido из функции пола. Мы видим, например, при 
истерии, как специфическое вытеснение преграждает пути к актуальному 
перенесению, вследствие чего libido вынуждена двинуться другим путем, а именно 
прежним кровосмесительным путем, т. е. в конце концов к родителям. Если же мы 
имеем в виду кровосмесительный запрет, препятствующий совершить самое первое 
сексуальное перенесение, тогда создается иное положение дел и именно оттого, 
что в этом случае не существует никакого другого прежнего реального пути 
перенесения за исключением ступени дополового развития, когда libido связана 
большею частью с функцией питания. Через регрессию к дополовой ступени libido 
как бы десексуализируется.
Но так как кровосмесительный запрет означает собою лишь временное и условное 
ограничение сексуальности, то на досексуальную ступень оттесняется назад лишь 
та сумма libido, которую лучше всего обозначить как кровосмесительную долю 
последней, вытеснение касается таким образом лишь той половой libido, которая 
стремится длительно фиксироваться на родителях. Если операция отнятия у половой 
libido кровосмесительной доли и перенесение последней на дополовую ступень 
удалась, то эта десексуализированная сумма libido находит свое внеполовое 
применение. Следует признать, что эта операция осуществима лишь с большими 
затруднениями, так как кровосмесительная libido искусственным путем должна быть 
отколота от libido пола, с которой она искони (через весь ряд животных) 
неразличимо была св