це Неба, Изиде, (1. с. 257) Люций 
говорит: Ты распутаешь нити судьбы, даже если они переплетены нераспутываемо; 
ты умиротворяешь бури Фортуиы и овладеваешь движением светил, несущим с собой 
бедствие.— Вообще целью мистерий было с помощью магической силы сломит роковое 
“насилие звезд”. Власть рока ощущается лишь тогда неприятно, когда все идет 
против нашей воли, но это означает, что мы не находимся более в согласии с 
самими собой. Как я показал в своей работе Значение отца для судьбы каждого, 
наиопаснейшей роковой силой является инфантильная установка libido, которая 
нашла себе место в бессознательном. Роковая принудительность оказывается при 
ближайшем рассмотрении принудительностью libido, почему Матерлинк и прав, 
говоря, что Сократ никогда не мог бы быть героем трагедии, подобно Гамлету.
Соответственно этому взгляду, уже античный мир привел в связь с первичным 
светом или первичным огнем и со стоическим представлением о последней причине, 
с теплом, распространившимся всюду, все создавшим, а потому и являющимся 
роковым. Это тепло, как впоследствии будет показано, есть образ libido. Другим 
образом необходимости является, согласно книге Зороастра, воздух, который в 
виде ветра имеет связь с началом оплодотворяющим. Пастору Келлеру (Цюрих), 
автору книги о Бергсоне я обязан указанием на относящееся сюда понятие 
Бергсона: duree creatrice.
39 Шиллер говорит в Валлснтшейнс: “В твоей груди находятся звезды твоей судьбы.
” — “Наши судьбы суть результат нашей личности”, говорит Эмерсон в своих Опытах.
 Ср. мои рассуждения в Значении отца для судьбы каждого.
40 Подъем к “Идее” особенно хорошо обрисован у Августина (Исповедь, кн. X. гл. 
VI и след). Начало восьмой главы гласит: “Я возвышусь, стало быть и над этой 
силой моей природы, шаг за шагом подымусь к тому, кто меня приуготовил; приду к 
нивам и далеким дворцам моего воспоминания.”
41 Исповедующие Митру также называли друг друга братьями. По философской 
терминологии и Митра был также Логосом, эманированным из Бога (Cumont: Myst. 
des Mythra, S. 102). Кроме исповедовавших Митру было еще много братьев, 
называвшихся тиазотами; вероятно это были организации, из которых впоследствии 
выросла церковь (Л. Kallhoff. Die Entstehung des Christentums, S. 79 ff.).
42 Августин, стоявший близко к этой переходной эпохе не только по времени, но и 
по духу, пишет в своей Исповеди (кн. 6, гл. 16): “Я поставил вопрос, почему мы, 
даже если бы были бессмертны и жили бы все дальше в неизменном обладании нашим 
телом, без боязни когда-либо потерять его, все-таки не могли бы быть счастливы 
и что именно мы искали бы дальше? Я, жалкий, не подумал о том, из какого 
источника проистекало то, о чем я спокойно говорил со своими друзьями, касаясь 
предмета столь позорного, и не мог я быть счастлив без этих друзей даже при том 
образе мыслей, который я обнаруживал тогда при каждом возникновении чувственной 
радости. Этих друзей я любил действительно бескорыстно и знал, что они тоже 
привязаны ко мне без всякого себялюбия. О, чудесно извилистая тропа!” — “Горе 
отважному духу, который надеялся, отступив от Бога, войти в обладание лучшим! 
Двинется ли он вперед или назад, ляжет ли на спину или на бок, всюду встретят 
его жестокие недуги. Ты один есть покой!”
Было бы не только непсихологично, но и совершенно ненаучно объявлять, без 
дальнейших разговоров подобные воздействия религии суггестивными внушениями. 
Такие вещи следует брать всерьез, как выражение глубочайшей психологической 
потребности.
43 Cumont 1. с., стра. 108 и 123. Ср. Фрейд: Die Traumdeutung.
44 См. о сублимировании у Фрейда: Drei Abhandlungen zur Sezualthcorie, Wien, 
1905 S. 76.
45 На секуляризацию религиозного интереса, как на новое воплощение логоса, 
указывает и Kalthoff (Entstehung des Christentums, S. 154). Ход его мысли, 
сходен с моим. Он говорит: “Более глубокий взгляд на одушевление природы в 
современной живописи, жизненная интуиция, от которой не в состоянии отказаться 
больше и наука, даже в самой строгой своей работе, дает возможность легко 
понять, каким образом логос эллинской философии (который указал древнему типу 
Христа его положение в мире), лишенный своего потустороннего характера, 
празднует свое новое воплощение.”
46 Именно это обстоятельство, по-видимому, и явилось причиной гибели культа 
Митры, когда этот культ принял более внешние формы выражения: взор той эпохи 
должен был быть отведен от мирской красоты Августин (Исповедь, кн. X, гл. 6) 
верно замечает: “Люди становятся поданными творения вследствие любви к 
последнему”.
47 Августин (Исповедь, кн. X, гл. 6) говорит: “Что же я люблю когда я люблю 
Тебя, о Боже? Не телесный образ, не временную прелесть, не блеск света, столь 
излюбленный глазам, не сладостные мелодии разнообразных песен, не нежный запах, 
цветов и благоухающих мазей и трав, не манну и не медь, не члены, которым 
приятны телесные объятия. Не это люблю я, люблю моего Бога. Но свет, голос, 
благовоние, явствы и объятия моего внутреннего человека; что светит моей душе, 
не будучи в пространстве; что звучит, не будучи во времени; что благоухает, не 
будучи разносимо ветром; что вкушается и не перестает быть желанным; что 
пребывает во взаимности, не будучи расторгнуто пресыщением. Вот что я люблю, 
любя моего Бога. Быть может здесь прелюдируется Семь печатей Заратустры 
(Nietzche, Werke 6, S. 33 ff.)”.
48 См. его 41-ое письмо к Люцилию.
49 Кн. X, гл. 8.
V. Песня о моли 
Немного позднее мисс Миллер отправилась из Женевы в Париж; она говорит: “Мое 
утомление в вагоне было так велико, что я едва могла проспать один час. Было 
ужасно жарко в дамском купе”. В четыре часа утра она заметила моль, которая 
летала вокруг вагонной лампы. После этого она попробовала снова заснуть. И тут 
ей пришло в голову следующее стихотворение, которое она озаглавила: Моль солнцу 
и которое мы приводим здесь в буквальном переводе.
“Я стремилась к тебе с первого пробуждения моей души, все мои мечты 
принадлежали тебе еще тогда, к