ие мира; из 
принесения в жертву быка Митрою возникает мироздание. Появление обеих религий 
носило характер взрыва, что говорит о том необычайном чувстве облегчения, 
которое жило в первых исповедниках и которое мы ныне едва ли в состоянии 
восчувствовать за утерею тогдашнего смысла этих старинных истин. Мы еще могли 
бы понять этот смысл, если бы сохранили в наших нравах хотя бы только веяние 
античной суровости. Кроме того мы почти совершенно не знаем смерчей и ураганов, 
которые подымались сбросившею все оковы libido и бушевали в Риме цезарей. 
Современный культурный человек, по-видимому, очень далек от всего этого. Он 
просто стал нервен. Оттого потребность в христианских общинах по необходимости 
должна была исчезнуть вместе с утратой для нас их смысла и значения. Мы не 
знаем, отчего охранять нас предназначена эта община. В глазах просвещенных 
людей религиозность придвинулась, и даже очень близко, к нервозности. В 
истекших двух тысячелетиях христианство выполнило свою работу и соорудило 
преграды в виде вытеснении, которые загораживают нам вид на нашу собственную 
“греховность”. Элементарные позывы и движения libido стали нам неизвестными, 
так как они протекают в бессознательном; оттого и вера, которая ведет борьбу с 
ними, стала пустой и плоской. Кто не соглашается с тем, что от нашей религии 
осталась только личина, тот пусть пойдет и посмотрит на наши современные церкви,
 из которых стиль и искусство давно уже исчезли.
Изложенное здесь психоаналитическое воззрение на корни мистериозных культов по 
необходимости односторонне совершенно так же, как и анализ основ религиозного 
стихотворения мисс Миллер. Чтобы понять, какая причина вызвала у нее акутальное 
вытеснение, пришлось бы коснуться истории современных нравов. Но совершенно так 
же приходится отыскивать ту же причину, которая вместе с вытеснением вызвала к 
жизни и самые культы, в истории античных нравов и античного хозяйства. Эту 
задачу блестяще выполнил Kalthoff. В том обстоятельстве, что невероятно большая 
часть народа томилась в мрачной нищете и неволе, следует вероятно искать другую 
причину неестественно развившейся интроверсии libido на исходе античной 
культуры. Невозможно, чтобы те, которые утопали в избытке, не были тайным путем,
 через бессознательное, неустранимо заражаемы глубокой печалью и потрясаемы еще 
более глубокой нуждой своих братьев; отсюда одни впадают в оргиастическое 
бешенство, другие же, лучшие, в страшную мировую скорбь и пресыщенность, 
характерные признаки образованного человека той эпохи. Таким образом с двух 
сторон способствовали ее великой интроверсии.
Вернемся теперь к вопросу, от которого мы изошли, именно, создала ли мисс 
Миллер нечто ценное своим стихотворением. Если мы примем во внимание, среди 
каких психологических и морально исторических условий возникло христианство в 
эпоху, когда страшная грубость нравов была будничным явлением, то мы поймем 
религиозную растроганность всей личности и ценность той религии, которая 
защищала людей римской культуры от явного нападения зла. Тогдашним людям было 
нетрудно- сохранять в сознании мысль о грехе, так как они ежедневно видели 
перед собой его плоды. Поэтому и религиозный плод был тогда результатом работы 
собирательной личности. Мисс Миллер не только не дооценивает значения своего 
“греха”, но для нее утерялась связь “гнетущей и беспощадной нужды” с 
религиозным плодом ее творчества. Таким образом ее поэзия теряет совершенно 
живую религиозную ценность: она не более как сентиментальная трансформация 
эротического, происшедшая незаметно наряду с работой сознания и потому 
принципиально имеющая ту же ценность, как и выявленное содержание сна со своей 
обманчивой шаткостью. Ибо стихотворение мисс Миллер есть не что иное, как 
прозвучавшее в словах сновидение.
В той мере, в какой современное сознание страстно занято предметами совершенно 
другого рода нежели религия, последняя и ее предмет, то есть изначальная 
греховность, отошли на задний план, то есть почти ушли в бессознательное. 
Поэтому в наши дни не верят больше ни в ту, ни в другую. Поэтому же бранят 
школу Фрейда за грязное воображение. Между тем легко можно было бы убедиться, 
бросив самый мимолетный взгляд на историю античной религии и морали, в том, что 
за демонам дает прибежище у себя душа человека. С этим неверием в нравственную 
грубость человеческой природы соединяется неверие в мощь религии. Явление 
хорошо известное каждому психоаналитику, именно бессознательная трансформация 
эротического конфликта в религиозное делание представляет собой нечто 
совершенно лишенное всякой этической ценности, просто истерическую подделку, 
тогда как тот, кто своему сознательному греху столь же сознательно 
противопоставляет свою религию, тот совершает нечто, чему с исторической точки 
зрения нельзя отказать в величии. Такое отношение является здоровой 
религиозностью. Бессознательной же трансформации эротического в религиозное 
следует сделать упрек в сентиментальном позировании, лишенном всякой 
нравственной ценности.
Путем векового упражнения наивной проекции, которая представляет собой не что 
иное, как замаскированное реальное перенесение (не непосредственное, а через 
дух, через логос), христианское воспитание добилось очень значительного 
ослабления животности, так что большое количество жизненных сил освободилось 
для творческой работы над общественным укладом 44. Масса libido вступила вместе 
с начавшимся возрождением (например с Петраркой) на путь уже предначертанный в 
религиозном отношении античною культурою на ее исходе, именно на путь 
перенесения, на природу 45. Это видоизменение интересов libido должно в 
значительной части своей быть поставлено в заслугу культу Митры, 
представлявшему собой религию природы в лучшем значении этого понятия, в 
противоположность первичному христианству с его отвержением красоты мира сего 
46. Напомню цитированное Яковом Буркгардтом место из Исповеди Августина: “Люди 
стремятся вдаль, чтобы восхищаться горными высотами и мощными волнами моря — и 
покидают самих себя.” А выдающийся знаток культа Митры Франц Кюмон говорит 
следующее: “Боги были повсюду и вмешивались в события повседневной жизни. Огонь,