вней мистики: небо вверху, небо внизу; эфир 
вверху, эфир внизу; все это вверху, все это внизу; прими все и будь счастлив 15.
 Мы были бы несправедливы к духовной самобытности нашей поэтессы, если бы мы 
удовольствовались тем, что свели бы возбуждение той бессонной ночи всецело к 
половой проблеме. Это было бы лишь одной, и притом, если воспользоваться 
вышеприведенными мистическими выражениями, лишь нижней половиной. Другая 
половина есть разумное сублимирование, стремящееся к тому, чтобы по-своему 
оправдать двусмысленное положение об “идее, спонтанно порождающей из себя свой 
объект”, это оправдание заключается в замене реального творчества творчеством 
идеальным.
Для личности с очевидными большими способностями к духовным достижениям 
перспектива творческой деятельности представляет собой нечто достойное 
сильнейшего стремления; для многих это является жизненной необходимостью. И эта 
сторона фантазии объясняет возбужденность, ибо здесь имело место предчувствие 
будущего; это была одна из тех мыслей, которые проистекают по выражению 
Матерлинка из inconscient superieur, из “проспективной способности к 
сублиминальным, т. е. под порогом сознания возникающим, сочетаниям”.
Едва ли я избегну на этот раз упрека в мистицизме. Однако, может быть, придется 
здесь и передумать: вне сомнения, бессознательное заключает в себе душевные 
сочетания, которые не достигают порога сознания. Анализ разлагает эти сочетания 
на их исторических определителей или детерминанты; одна из существенных задач 
анализа — это обессилить через распутывание те занятые libido комплексы, 
которые стоят препятствием к целесообразной жизни. Психоанализ работает, идя в 
обратном направлении, подобно исторической науке. Подобно тому, как большая 
часть прошлого отодвинута настолько далеко, что историческое знание никогда не 
может достичь его, недостижима и большая часть бессознательных определителей. 
Однако, история не знает двух вещей, именно скрытого в прошедшем и скрытого в 
будущем. И то, и другое с некоторой вероятностью могло бы быть достижимым; 
первое, как постулат, последнее — как исторический прогноз. Поскольку в 
сегодняшнем дне заключен уже день завтрашний и заложены все нити будущего, 
углубленное познание настоящего сделало бы возможным более или менее далеко 
идущий и верный прогноз будущего. Если мы перенесем это рассуждение, как то уже 
сделано Кантом, в область психологии, то необходимо должны будем получить те же 
результаты: если уловимы в бессознательном следы таких воспоминаний, 
относительно которых доказано, что они уж очень давно перешли за порог сознания,
 то могут быть подмечены некоторые тончайшие сублиминальные сочетания, 
обращенные вперед и имеющие величайшее значение для будущих свершений, 
поскольку последние обусловливаются нашей психикой. Но подобно тому, как 
историческая наука мало озабочена комбинированием будущего, что является уже 
предметом политики, так и психологическое комбинирование будущего недостаточно 
занимает анализ; возможные сочетания будущего являются как бы уже предметом 
бесконечно утонченной психологической синтетики, способной послеживать 
естественные пути протекающей libido. Мы сами не в состоянии этого сделать, но 
на это способно именно бессознательно, так как там происходит это наслеживание, 
и по-видимому значительные фрагменты этой работы время от времени в некоторых 
случаях проявляются, по крайней мере в снах, откуда и ведет свое происхождение 
суеверие о пророческом значении сна.
Нерасположение современных представителей точной науки к подобным соображениям, 
которые, однако, едва ли могут быть названы фантастическими, есть не что иное, 
как суперкомпенсация бесконечно древнего и слишком сильного расположения людей 
к вере в гадание о будущем.
В некоторых случаях годами длящихся неврозов ко времени возникновения болезни 
или даже значительное время до этого имеют место сны, нередко по отчетливости 
похожие на привидения; они запечатлеваются неискоренимо в памяти и обнаруживают 
через анализ скрытый от самого пациента смысл, который предвосхищает 
последующие события жизни, то есть разумеется их психологическую значимость; 
таков опыт моих каждодневных психоаналитических занятий; его верность я 
утверждаю, конечно, со всей той осторожностью, которой требует сложный материал 
исследования.
Сны по-видимому сохраняются спонтанно в воспоминании до тех пор, пока они 
отчетливо обрисовывают собой душевное состояние индивида.
Я склонен возбуждению той беспокойной ночи, которую провела мисс Миллер, 
придать именно это предвосхищающее значение, так как последующие обстоятельства 
ее жизни, с которых она сознательно или бессознательно сняла для нас завесу, 
только подтверждают предположение о том, что означенный момент должен быть 
понят как поставление перед собой, предчувствие (то есть желание) некой 
сублимированной жизненной цели.
Мисс Миллер заключает ряд своих наитии следующими замечаниями.
“Мне кажется, что сон проистекает из смешения картин Потерянного Рая, книги 
Иова и Сотворения мира с идеями о том, как “мысль спонтанно порождает свой 
объект”, “о заре любви” и о хаосе и космосе”.
Как в калейдоскопе осколки красочных стекол, так в ее духе сочетались отрывки 
из философии, эстетики и религии — “под возбуждающим влиянием путешествий, 
налету схваченных ландшафтов, в соединении с великим молчанием и несказанными 
чарами открытого моря”.
Этими словами мисс Миллер выпроваживает нас вежливо, но настойчиво. Ее 
прощальные слова, особенно в отрицании, еще раз по-английски выраженном, 
вызывают любопытство; именно что за положение должно отрицаться этими словами? 
А молодой человек, который во время ночной стражи так мелодично пел, давно 
забыт и никто не должен знать, в особенности же сама мисс Миллер, что он был 
той утренней звездой, которая предшествовала зарождению нового дня 16. Однако, 
напрасно думать, что можно самого себя и читателя успокоить и удовлетвор