ния, которое можно назвать бессмертным. Это новое состояние, превыше 
состояния человеческого, снова достигается благодаря жертве, именно жертве 
конем, имеющей по учению Упанишад, космическое значение. 
Брихадараниака-Упанишад следующим образом объясняет значение жертвуемого коня 
(1, 1):
ОМ! 
1. Воистину, утренняя заря есть глава жертвенного коня; солнце — глаз его, 
ветер — его дыхание, пасть его — повсюду распространенное пламя, год есть тело 
жертвенного коня. Небо есть спина его, воздушное пространство — брюшная его 
полость, земля — свод его брюха. Полюсы — суть бедра его, полярные круги — его 
ребра; времена года — члены его, месяцы и полумесяцы — его суставы; дни и ночи 
— ноги его, звезды — его кости, тучи плоть его. Корм, который он переваривает — 
то песчаные пустыни; реки суть его жилы; горы — печень его и легкие, травы и 
деревья — грива его. Восходящее солнце есть его перед, заходящее же — зад его; 
он оскаливается молнией, дрожит громом, мочится дождем, голос его есть речь.
2. Воистину, день возник как жертвенная чаша для коня, чаша, стоящая перед ним; 
колыбель его — океан под утро; ночь возникла для него как жертвенная чаша, 
стоящая позади его; ее колыбель находится в океане под вечер; обе эти чаши 
возникли, дабы окружить коня; им, конем, взращены боги; им, борцом, взращены 
гандарвы; им, скакуном, взращены демоны; им же конем, взращены люди. Океан 
родной ему, океан колыбель его”.
По замечанию Дейссена, жертвенный конь означает отречение от мировой 
совокупности. При жертве конем до известной степени жертвуется и разрушается 
весь мир; этот ход мысли известен и Шопенгауэру; мы находим его и у Шребера 161,
 в виде продукта его душевной болезни. Конь в вышеприведенном тексте стоит 
между двумя чашами, двигаясь от одной к другой, подобно солнцу, идущему от утра 
к вечеру. Поэтому конь означает libido, идущую в мир. Выше мы видели, что нужно 
было пожертвовать для создания мира обращенной к матери libido; тут же мир 
устраняется возобновленной жертвой этой же libido, первоначально принадлежавшей 
матери. Поэтому конь справедливо может служить символом этой libido, ибо он, 
как мы видели, во многом соответствует матери 162. Жертвуя конем, можно таким 
образом лишь вновь вызвать состояние интроверсии, схожее с состоянием до 
сотворения мира. Положение коня между обеими чашами, изображающими рождающую и 
поглощающую мать, также указывает на изображение жизни, заключенной в яйце, 
поэтому они и должны “окружать” коня. Что это действительно так, доказывается 
Брнхадараниака-Упанишад 3, 3:
1. “Куда пришли потомки Парикшита, спрашиваю я тебя, Яджнавалкия? Куда пришли 
потомки Парик-шита?”
2. Яджнавалкия произнес: “Он ведь говорил вам, что они достигли того места, 
которого достигают все принесшие коня в жертву. Мир этот простирается так 
далеко, как 32 дня колесницы богов (солнца). Этот (мир) охватывает землю на 
двойное расстояние. Эту землю окружает океан на двойное расстояние. Там же 
находится (между двумя скорлупами яйца) пространство шириною в острие 
стригущего ножа или крыло мухи. Его принес Индра, как сокол, ветру; и ветер 
принял его в себя и отвел туда, где находятся принесшие коня в жертву. 
Приблизительно так говорил с вами Гандарва и хвалил ветер”.
“Поэтому ветер есть особенность (виашти) и ветер же — всеобщность (самашти). 
Знающий это защищается от повторяющейся смерти!”
По словам этого текста, приносящие в жертву коня приходят в ту тесную расщелину 
между скорлупами мирового яйца к тому месту, где обе скорлупы соединены и в то 
же время отделены друг от друга. Щель (разделение) материнской мировой души у 
Платона (Тимей) обозначена Х-ом, символом креста. Индра, похитивший в качестве 
сокола и Сому (трудно достижимое сокровище), приносит в качестве психопомпа 
души ветру, рождающей пневм; она же ведет их далее, к щели или разделу, к месту 
соединения, к входу в материнское яйцо. Этим ходом мысли индусская философия 
кратко и сжато резюмирует смысл бесчисленных мифов. Это наилучший пример того, 
что философия, внутренне — ни что иное, как утонченная сублимированная 
мифология. До подобного утончения довело ее действие поправки, вносимой 
действительностью 163. Нужно отметить, что в миллеровской драме конь, животный 
брат героя, умирает первым. (Соответственно ранней смерти Эабани, полуживотного 
брата Гильгамеша.) Эта жертвенная смерть напоминает целую категорию 
мифологических животных жертв. Можно бы наполнить целые тома параллелями, 
поэтому ограничимся лишь некоторыми указаниями. Когда принесение в жертву 
животных теряет примитивное свое значение простого жертвенного дара и получает 
высшее религиозное значение, то находится в тесном отношении с героем, а через 
него и с божеством. Животное изображает самого бога 164; так бык — 
Загрея-Диониса 165 и Митру, ягненок — Христа 166, и т. д. Мы уже знаем, что 
символы животного изображают животную libido. Таким образом и жертва животным 
означает жертву животной половой libido, то есть животной природы. Яснее всего 
это выражено в культовой легенде об Аттисе. Аттис — сын и возлюбленный матери 
богов Адгистис-Кибелы. (Надо заметить, что Адгистис была двуполою 167, как 
символ матери-libido подобно дереву; это собственно прямое указание на то, что 
imago матери, кроме значения отображения настоящей матери, так же еще имеет 
значение матери человечества, общей libido.) Доведенный до сумасшествия 
влюбленной в него матерью, дарующей безумие, Аттис оскопляет сам себя под 
сосною. (Сосна играет большую роль в его культе. Ежегодно сосну украшали 
венками, вешали на нее изображение Аттиса, а затем срубали; это изображало 
кастрацию.) Кровь, обагрившая землю, превратилась в фиалки. Кибела перенесла 
эту сосну в свою пещеру и там оплакивала его. (Пиэта.) Таким образом 
хтоническая мать уносит сына — ибо по другому сказанию сам Аттис превратился в 
сосну — с собою в пещеру, то есть в чрево матери. Дерево тут понимается 
фаллически; зато повешение на него изображения Аттиса указывает и на значение 
матери (“вешать на мать”). Овидий говорит о сосне: “В угоду матери Кибеле, так 
как Аттис, ее любимец, превратился из человека в сосну и оскопил себя таким 
образом, преб