своими чувствами я ощущаю 
лишь ее, блаженную, зыблющуюся волну. Она отразила мое изображение, а теперь я 
сам горю желанием освежить в волнах сжигающий меня жар. Сам я, как есть, 
брошусь в поток 132 — о, если бы блаженно поглотили меня его волны” и т. д.
Тут вполне развит мотив окунуться в материнской воде возрождения (крещение). В 
следующих словах Брюнгильды, жены-коня, уводящей мертвых в потустороннюю страну 
— находим намек на страшную мать-imago, мать героев, которых она научает 
страху:
“Страшишься ли ты, Зигфрид — не страшишься ли ты дико неистовствующей жены?”
Оргиастическое: “Убивай умирая” звучит в следующих словах Брюнгильды:
“Погибнем смеясь, смеясь уничтожимся.”
То же полное глубокого смысла противоположение находим в словах:
“Сияющая любовь, смеющаяся смерть.”
Дальнейшая судьба Зигфрида — судьба инвикта (непобедимого солнца): копье 
мрачного, одноглазого Гагена попадает в чувствительное место Зигфрида. 
Превратившееся в бога смерти старое солнце, одноглазый Вотан убивает сына; и 
снова подымается солнце, вечно обновляясь. Движение непобедимого солнца указало 
этой мистерии человеческой жизни на прекрасные непреходящие символы; оно 
утолило жажду жизни смертных, утешая их обещанием исполнения всех вечных 
желаний.
Человек оставляет мать, источник libido, побуждаемый вечной жаждой вновь 
отыскать ее и через нее получить обновление; таким образом он совершает 
круговорот свой, чтобы вновь вернуться в лоно матери. Всякое препятствие на 
пути его жизни, угрожающее его подъему, обладает призрачными чертами страшной 
матери, парализующей его жизненную бодрость изнуряющим ядом тайно 
оглядывающейся тоски; каждый раз, как ему удается превозмочь эту тоску — он 
обретает вновь улыбающуюся мать, дарующую ему любовь и жизнь; это картины, 
созданные предугадывающей глубиной человеческого чувства, но они до 
неузнаваемости искажены постоянно движущимся вперед поверхностным развитием 
человеческого духа. Суровая необходимость приспособления неустанно работает над 
тем, чтобы стереть последние следы этих исконных памятников времени 
возникновения человеческого духа и заменить их контурами, долженствующими все 
яснее очертить природу объектов реальных.
Возвращаясь после этого длинного отступления к видениям мисс Миллер, мы теперь 
находим ответ на вопрос о смысле тоски Зигфрида по Брюнгильде: это есть 
стремление libido от матери к матери. Это парадоксальное положение надо 
понимать так: покуда libido питается одними лишь фантазиями, она движется 
исключительно в себе самой, в собственной своей глубине, в матери. Царство 
матери есть царство бессознательной фантазии. Когда в авторше нашей подымается 
стремление бежать от заветного круга кровосмесительного гибельного объекта, но 
ей не удается приблизиться к действительности, то объектом ее неизменно 
остается мать. Лишь превозмогая реальные препятствия, возможно добиться 
освобождения от матери, являющейся постоянным, неиссякаемым источником жизни 
для трудящихся, но смертью для трусов, боязливых и ленивых.
Всякий, имеющий понятие о психоанализе, знает, как часто неврастеники жалуются 
на своих родителей. Конечно, жалобы эти и упреки часто бывают и справедливы, по 
всеобщему человеческому несовершенству, но еще чаще должно бы направить упреки 
эти по собственному своему адресу. Упреки и ненависть всегда суть бессильные 
старания кажущегося освобождения от родителей, на самом же деле — освобождения 
от собственного стремления к родителям, мешающего жизни. Наша авторша устами 
инфантильного своего героя Шивантопеля высказывает целый ряд обвинений против 
своего же пола. Приходится допустить, что ей самой нужно отказаться от всех 
подобных склонностей, ибо в этих ее обвинениях скрыты многочисленные непонятые 
ею желания. Герой, произносящий много слов, но ничего не делающий и дающий 
полную волю бессильной тоске — есть libido; не направленная по своему 
назначению, она крутится в царстве матери и несмотря на свое стремление, не 
доходит до дела. Этот заколдованный круг может разорвать лишь обладающий смелым 
желанием жизни и нужным для этого героизмом. Если бы этот тоскующий юноша 
Шивантопель мог решиться покончить с собой, он восстал бы смелым человеком в 
действительной жизни. В следующем монологе Шивантопеля эта необходимость 
представляется сновидице в виде мудрого совета ее бессознательного:
“Он с отчаянием восклицает: во всем этом мире нет ни одной! Я искал ее в ста 
племенах; я состарился на сто лун с начала моих поисков. Неужели не явится ни 
одна, знающая мою душу? Клянусь всемогущим Богом, она явится! Но 10 000 лун 
должны вырасти и снова уменьшиться до тех пор, покуда родится ее чистая душа.
Из другого мира придут ее праотцы в этот мир. Кожа ее будет бледная и светлы 
будут ее волосы. Она узнает горе ранее, нежели будет, зачата матерью. Страдание 
будет следовать за ней и она также будет искать и не найдет никого, кто бы 
понял ее. Многие будут искать ее руки, но ни один не сумеет понять ее. 
Искушение не раз коснется ее души, но она никогда не ослабеет. Я явлюсь ей в 
снах ее и она поймет. Я сохранил свое тело неприкосновенным. Я родился за 10 
000 лун до ее времени и она опоздает на 10 000 лун. Но она поймет! Лишь раз, 
лишь через каждые 10 000 лун рождается подобная душа! (Пробел.) Зеленая ехидна 
выползает из заросли, подползает к нему и жалит его в руку, потом нападает на 
лошадь, которая гибнет первая. Тогда Шивантопель говорит лошади:
“Прости, верный брат мой! Войди в упокоение! Я любил тебя и ты хорошо мне 
служил. Прости, скоро и я за тобою последую”. Затем, обращаясь к змее: “Спасибо,
 сестрица! Ты положила конец всем моим странствованиям”. Потом он кричит от 
боли и восклицает: “Великий Боже, возьми меня вскорости! Я старался узнать тебя 
и сохранить закон твой! О, не дай моему телу превратиться в гниль и зловоние и 
стать пищей орлов!” Вдали показывается дымящийся вулкан, слышится грохот 
землет