и с пассивным фантазированием, 
при котором сознание никак не связано определенным направлением, и с 
интуитивной антиципацией, легко, но лишь внутренне внелогично и бессловесно 
пробегающей прямой путь, который отделяет ее от конечной цели. (Прим. ред.)
11 Grundriss der Psychologie, S. 365.
12 Lehrbuch der Psychologie, X, 26.
13 James Mark Baldwin: Thought and Things.
14 Мимоходом замечу, что Eberschweiler сделал по моему предложению 
экспериментальные исследования касательно влияния словесной компоненты на 
ассоциацию (Allgemeine Zeitschrift fur Psychiatric, 1908); эти исследования 
вскрыли тот замечательный факт, что при эксперименте над ассоциациями 
интрапсихическая ассоциация оказывается под давлением фонетики.
15 Таким, по крайней мере, представляется это мышление нашему сознанию. Фрейд 
замечает по этому поводу (Traumdeutung, II. Auflage, S. 325): “Доказуема 
неправильность взгляда, по которому мы отдаемся бесцельному ходу представлений, 
когда мы покидаем наше размышление и всплывают нежелаемые представления. Можно 
показать, что мы в состоянии отбросить лишь известные нам. целевые 
представления и что с опущением последних немедленно приобретают власть 
неизвестные, как мы неточно выражаемся, т. е. бессознательные целевые 
представления, которые и обусловливают тогда ход нежелаемых представлений. 
Мышление без целевых представлений вовсе не может возникнуть ни через какое 
наше произвольное влияние на нашу душевную жизнь.”
16 За этим утверждением стоят прежде всего наблюдения из области нормального. 
Неопределенное мышление стоит очень далеко от размышления, раздумья и притом в 
особенности, когда дело идет о нахождении словесного выражения. Во время 
психологических экспериментов я часто убеждался на опыте, что лицо, над которым 
я производил опыты (а таковыми всегда были только образованные и интеллигентные 
люди), будучи предоставленным (как бы непреднамеренно с моей стороны и без 
предварительных моих указаний) своим мечтаниям, обнаруживало аффективные 
состояния, экспериментально регистрируемые, причем о мыслительных основах этих 
состояний подвергаемое опыту лицо не бывало способно дать при всем желании 
никакого отчета и лишь иногда очень слабый отчет. Подобные же наблюдения 
совершаются во множестве при эксперименте над ассоциациями и во время 
психоанализа. Так едва ли существует какой-либо бессознательный комплекс, 
который уже не появлялся бы когда-нибудь в сознании как фантазия. Поучительные 
опыты патологического характера и притом не столько из области истерии и всех 
тех неврозов, в которых особенно преобладает тенденция перенесения, сколько 
опыты из области интровертированных психозов или неврозов, к числу которых 
принадлежит наибольшая часть всех душевных болезней и во всяком случае вся 
группа их, названная Блейлером Schizophrenic. Как показывает уже самый термин 
“интроверсия”, который введен мною в моей работе Konflikte der kindlichen Seele,
 S. 6—10, этот невроз приводит к сильно выраженному автоэротизму. Здесь также 
мы встречаемся с тем “сверхсловесным”, чисто “фантастическим” мышлением, 
которое протекает среди “невыразимых” образов и чувств. Некоторое впечатление 
от этого можно получить, когда пытаешься осмысливать жалкие и смутные словесные 
выражения этих больных. И самим больным, как я это неоднократно замечал, стоит 
бесконечных усилий обозначить человеческими словами свои фантазии. Одна 
высокоинтеллигентная больная, “переводившая” мне отрывки подобной системы 
фантазий, говорила мне часто: “Я знаю совершенно точно, в чем заключается дело. 
Я вижу и чувствую все, но мне пока еще совершенно невозможно найти для этого 
слова”. Поэтическая и религиозная интроверсия дает повод к подобным же 
наблюдениям; напр. Павел в послании к римлянам 8, 26: “Также и Дух подкрепляет 
нас в немощах наших: ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно; но сам Дух 
ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными.”
17 Так же полагает и Джеме (I. с. р. 353).— Умозаключение имеет продуктивное 
значение, тогда как “эмпирическое” (лишь ассоциативное) мышление — только 
репродуктивное.
Ср. интересное описание Якова Буркгардта, как Петрарка подымался на Mont 
Ventoux (Die Kultur der Renaissance in Italien, 1869, S. 235 ff.). “Описание 
ландшафта ожидаешь совершенно напрасно, но не потому, что поэт остался 
нечувствительным, а, наоборот, потому что впечатление было чересчур сильно. 
Перед его душой встала вся его прошлая жизнь со всем ее безумием; он вспоминает,
 что сегодня истекло десять лет, как он, юный, покинул Болонью, и он обращает 
взор полный тоски по направлению к Италии; он открывает книжку, которая была 
тогда его спутницей, именно Исповедь св. Августина, и взгляд его падает на 
следующее место десятого раздела: “И вот уходят люди и удивляются высоким горам,
 шири морских волн и мощно шумящим потокам. И океану и бегу светил, и за всем 
тем покидают сами себя”. Его брат, которому Петрарка прочитывает эти слова, 
никак не может понять, отчего он после этого закрывает книгу и молчит.”
18 Сжатое, но меткое описание схоластического метода дает Вундт (Philosophische 
Studien XIII, S. 345). Метод состоял “прежде всего в том, что главную задачу 
научного исследования усматривали в отыскании прочно построенного и к 
различнейшим проблемам одинаково примененного смехатизма понятий, и затем в том,
 что придавали чрезмерное значение некоторым всеобщим понятиям, а, 
следовательно, и словесным символам, обозначающим эти понятия; отсюда вместо 
исследования действительных фактов, из которых отвлекаются понятия, занимались 
анализом значения слов, который в крайних случаях переходил в совершенно лишнее 
колупание и понятий, и слов”. 19 Сообщено Dr. Oetker.
20 Следующее за этим место Снотолкования полно пророческого смысла и блестяще 
подтвердилось исследованием психозов. “Те функции психического аппарата, 
которые были подавлены в бодрственном состоянии в психозах завоевывают себе 
снова значение и затем обнаруживают свою неспособность к