я в дискуссию об атрибутах Господа. Это было бы бесполезно, 
ибо все ценное и важное невыразимо. Подпись: Папа ....... (Имя, однако, не 
расшифровать)". 
Теперь мы входим в церковь. Интерьер похож скорее на мечеть, чем на церковь. 
Собственно говоря, есть сходство со Св. Софией. Скамей нет, это производит 
удивительное пространственное впечатление. Нет и образов. Только обрамленные 
сентенции на стенах (как в Св. Софии). Одна из сентенций гласит: "Не льсти 
благодетелю твоему". Та же женщина, которая одобрительно кивала мне раньше, 
плачет и говорит: "Тут уже ничего не осталось". Я отвечаю: "Я думаю, все в 
порядке", но она исчезает. Сначала я стою прямо перед колонной, которая мешает 
видеть, затем меняю положение и вижу перед собой толпу людей. Я не принадлежу 
им, стою один в стороне. Они произносят следующие слова: "Мы признаем, что 
находимся во власти Господа. Царство небесное внутри нас". Они повторяют это 
трижды самым торжественным образом. Затем орган играет фугу Баха, хор поет. То 
звучит одна музыка, иногда повторяются следующие слова: "Все остальное только 
бумага", означающие, что остальное безжизненно. 
Когда музыка заканчивается, начинается вторая часть церемонии. Как на 
студенческих встречах, за серьезными вещами следует веселье. Присутствуют 
спокойные, зрелые люди. Одни ходят туда-сюда, другие вместе о чем-то 
разговаривают, они приветствуют друг друга; подается епископальное вино и 
другие напитки. В виде тоста кто-то желает церкви благоприятного развития, по 
радиоусилителю передают мелодию в стиле регтайма с припевом: "Чарли нынче тоже 
в игре". Как будто это представление устроено для того, чтобы выразить радость 
по поводу какого-то нового члена общества. Священник объясняет мне: "Эти 
несколько пустопорожние развлечения официально признаны и приняты. Мы должны 
слегка приспосабливаться к американским методам. Когда имеешь дело с огромными 
толпами, это неизбежно. Наше принципиальное отличие от американских церквей в 
том, что мы подчеркнуто лелеем антиаскетическую линию". И тут я просыпаюсь с 
чувством огромного облегчения". 
Как вам известно, имеются многочисленные работы о феноменологии сновидений, но 
лишь немногие касаются их психологии. Причина понятна: это деликатное и 
рискованное предприятие. Фрейд сделал смелую попытку прояснить запутанность 
психологии сновидений с помощью воззрений, выработанных им в области 
психопатологии14. Как бы я ни восхищался смелостью этой попытки, согласиться с 
его методом и результатами я не в силах. Он рассматривает сновидение в качестве 
просто ширмы, за которой тщательно что-то скрывается. Несомненно, невротики 
стараются скрыть, забыть все неприятное, да и нормальные люди тоже. Вопрос в 
том, можно ли под эту категорию подводить такое нормальное явление как 
сновидение. У меня есть сомнения относительно того, что сон есть нечто иное, 
нежели то, что он собой представляет. Я скорее готов сослаться на авторитетное 
заключение Талмуда, где говорится: "Сновидение является своим собственным 
исполнением". Иными словами, я принимаю сон как таковой. Сновидение является 
настолько сложным и запутанным предметом, что я не решился бы делать 
предположения о его возможных загадках. Вместе с тем сновидение является, когда 
сознание и воля в значительной степени погасли. Это естественный продукт, мы 
обнаруживаем его не только у невротиков. Более того, мы так мало знаем о 
психологии сновидчества, что нам нужно быть предельно осторожными, привнося в 
объяснение сновидений чуждые нам элементы. 
По всем этим причинам я полагаю, что разбираемое нами сновидение действительно 
говорит о религии и ее имеет в виду. Поскольку сон тщательно разработан и 
плотен, это предполагает некую логику и определенную интенцию, т.е. ему 
предшествовала мотивация бессознательного, которая находит прямое выражение в 
содержании сновидения. 
Первая часть сна представляет собой серьезное суждение в пользу католической 
церкви. Некая протестантская точка зрения, будто религия есть дело 
индивидуального опыта, развенчивается сновидцем. Вторая часть, более похожая на 
гротеск, представляет собой адаптацию церкви к решительно мирикой точке зрения 
и заканчивается утверждением в пользу антиаскетической тенденции, которую не 
могла и не стала бы поддерживать настоящая церковь. Но антиаскетический 
священник сновидца возводит эту тенденцию в принцип. Одухотворенность и 
возвышенность представляют собой подчеркнуто христианские принципы, и всякое их 
ущемление было бы равнозначным богохульному язычеству. Христианство никогда не 
было мирским, никогда не превозносило добрососедские встречи с вином и едой, и 
более чем сомнительно такое приобретение, как джазовая музыка во время службы. 
"Спокойные и взрослые" личности, перипатетически беседующие друг с другом 
(более или менее по-эпикурейски), напоминают об идеале античной философии, 
скорее неприятном для современного христианина. В обеих частях подчеркивается 
важность мессы или толпы. 
Таким образом католическая церковь, хотя ей и отдается предпочтение, выступает 
в паре со странной языческой точкой зрения, несовместимой с фундаментальной 
установкой христианства. Действительная их несовместимость не явлена в 
сновидении. Она как бы замалчивается "приятной" атмосферой, где опасные 
контрасты затемнены и расплывчаты. Протестантская точка зрения - индивидуальное 
отношение к Богу - здесь придавлена массовой организацией и соответствующим ей 
коллективным религиозным чувством. Та настоятельность, с которой говорится о 
толпе, инсинуация по поводу языческих богов представляют интересные параллели 
тому, что сегодня творится в Европе. Все дивятся язычеству в нынешней Германии, 
потому что никто не знает, как интерпретировать дионисийский опыт Ницше. Он 
предварял опыт тысяч, а затем миллионов немцев, в чьем бессознательном во время 
войны развивался германский кузен Диониса, а именно - Вотан . В сновидениях 
немцев, которых я лечил, мне была ясно видна вотановская революция, ив 1918 г. 
я опуб