тия человека в адрес опустошительных бурь, 
его страх перед разбушевавшейся стихией - эти аффекты очеловечивают ярость 
природы, и чисто физическая стихия превращается в разгневанного бога.
 Подобно внешним физическим условиям существования, физиологические состояния, 
секреция желез и т. д. также могут вызывать аффективно заряженные фантазии. 
Сексуальность представляется то в образе бога плодородия, то в облике неистово 
чувственной женщины-демона, а то в виде самого дьявола с козлиными ногами и 
непристойными жестами Диониса или в виде вселяющей ужас змеи, сжимающей в 
кольцах свои жертвы до смерти.
 Голод превращает пищу в богов. Некоторые племена мексиканских индейцев даже 
предоставляют своим богам-пище (food-gods) ежегодный отпуск для восстановления 
сил, и в этот период традиционный продукт питания в пищу не употребляется. 
Древним фараонам поклонялись как едокам богов. Осирис - это пшеница, сын земли, 
- и по сей день гостия должна изготавливаться из пшеничной муки, то есть Бога, 
который съедается, так же как Иакх - таинственный бог элевсинских мистерий. Бык 
Митры - это все годные в пищу плоды земли.
 Психологические условия среды обитания обычно оставляют, за собой похожие 
мифологические следы. Опасные ситуации, будь это физическая опасность или 
угроза душе, вызывают аффективно заряженные фантазии, а поскольку такие 
ситуации регулярно повторяются, то есть являются типичными, они дают начало 
архетипам, как я назвал все мотивы мифов в общем.
 Драконы устраивают свои логовища у рек, неподалеку от брода или других столь 
же опасных переправ; джинов и других представителей рода дьяволов можно 
обнаружить в безводных пустынях или в опасных ущельях; духи умерших обитают в 
мрачных зарослях бамбукового леса; коварные русалки и водяные змеи живут с 
морских глубинах, омутах и водоворотах. Могущественные духи предков или боги 
вселяются в важного, значительного человека; пагубная, чрезвычайная власть 
фетиша свойственна чему-либо непонятному или экстраординарному. Болезнь и 
смерть не бывают естественными, а всегда вызываются духами, ведьмами или 
колдунами. Даже само оружие, что убило какого-то человека, - есть мана, то есть 
наделено особой силой.
 Меня могут спросить: как же тогда обстоят дела с самыми ординарными, 
повседневными событиями и с непосредственными реалиями, такими как муж, жена, 
отец, мать, ребенок? Эти обычные, повседневные, вечно повторяющиеся реальности 
создают самые могущественные из всех архетипов, непрерывающаяся активность 
которых проявляется всегда и везде, - даже в гаком рационалистическом веке, как 
наш. Давайте возьмем в качестве примера христианскую догму. Троицу составляют 
Отец, Сын и Святой Дух, который изображается в виде птицы Астарты, голубя, и 
которого во времена раннего христианства называли Софией и мыслили в женском 
роде. Почитание Девы Марии в более поздней церкви явно носит характер замены 
этих представлении. Здесь мы имеем дело с архетипом семьи (( ((((((((((( (((( 
("в небесном доме"), как выражается по этому поводу Платон, возведенным на 
престол в качестве формулы предельного таинства. Христос - жених, Церковь - 
невеста, купель для крещения - лоно Церкви (uterus ecclesiae), как она и до сих 
пор называется в тексте Benedictio fontis. Святая вода содержит соль, 
добавляемую с намерением сделать ее похожей на околоплодную жидкость или 
морскую воду. Hieros gamos, или священный брак, совершается в Великую Субботу 
перед Пасхой; горящая свеча как фаллический символ трижды окунается в купель, 
чтобы оплодотворить ее и дать ей возможность снова родить крещеного ребенка 
(quasimodo genitus). Мана-личность, шаман - это pontifex maximus, Папа; Церковь 
- это mater ecclesia, magna mater магической силы, а люди - это дети, 
нуждающиеся в помощи и милосердии.
 Отложение всего родового опыта человечества - столь богатого эмоциональными 
образами - в отношении отца, матери, ребенка, мужа и жены, магической личности, 
угроз телу и душе, возвысило эту группу архетипов до статуса верховных 
регулятивных принципов религиозной и даже политической жизни и привело к 
бессознательному признанию их огромной психической силы и власти.
 Я обнаружил, что рациональное истолкование этих творений никоим образом не 
умаляет их ценности; напротив, оно помогает нам не только почувствовать, но и 
постичь их огромное значение. Эти мощные проекции дают католику возможность 
познать (experience) в форме осязаемой реальности большие пространства своего 
коллективного бессознательного. Он не нуждается и поисках авторитета, высшей 
власти, откровения или чего-то такого, что могло бы связать его с вечным и 
непреходящим. Все это с наличии и доступно для него всегда: там, в Святая 
Святых каждого алтаря, находится место пребывания Бога. А вот протестанту и 
иудею приходится искать этого: одному, - потому что он, так сказать, разрушил 
земное тело Божества, а другому - потому что он никогда не может найти ею. Для 
обоих архетипы, ставшие в католическом мире зримой и живой реальностью, лежат в 
бессознательном. К сожалению, я не могу здесь более глубоко вдаваться в 
поразительные различия отношения к бессознательному в нашей культуре. Хотел бы 
только отметить, что этот вопрос представляет собой одну из величайших проблем, 
стоящих перед человечеством.
 Что это так, сразу становится ясно, когда мы сознаем, что бессознательное как 
совокупность всех архетипов является хранилищем всего человеческого опыта, 
восходящего к его самым отдаленным истокам. Но это отнюдь не мертвые залежи, 
наподобие заброшенной кучи хлама, а живая, активная система реакций и 
диспозиций, определяющая жизнь индивидуума незаметным, а значит и более 
эффективным образом. Бессознательное - вовсе не гигантский исторический 
предрассудок, не какое-то априорное историческое условие; скорее оно служит, 
источником инстинктов, ибо архетипы - это всего лишь формы, принимаемые 
инстинктами. Из живого источника инстинкта льется все творческое; стало быть, 
бессознательное не просто обусловлено