allegorie Christi. Вторым источником жизни, особенно в южных землях,
 является вода, играющая заметную роль и в христианских аллегориях, например, 
как четыре реки рая или как те воды, которые проистекают из-под бока храма 
(Иезекииль, 47:1). Последние воды приравнивались крови, стекающей по боку 
Христа. В этой связи мне вспоминаются также разговор Христа с самаритянкой у 
колодца (Иоанн, 4, 5) и реки живой воды, проистекающие от "чрева Христова" 
(Иоанн, 7:38). Медитация о солнце и воде, без сомнения, пробуждает такие и 
сходные с ними смысловые связи, так что медитирующий движется от видимых 
явлений к подпочве, то есть к скрытому за объектом медитации духовному смыслу. 
Тем самым он переносится в сферу психического, где солнце и вода утрачивают 
свою физическую предметность и становятся символами душевного содержания, а 
именно, образами источников жизни в собственной душе. Ведь наше сознание не 
творит само себя, но проистекает из неведомых глубин. Оно постепенно 
пробуждается у ребенка и оно пробуждается каждое утро из глубин сна, 
бессознательного состояния. Оно подобно ребенку, который ежедневно рождается из 
материнской первоосновы – бессознательного. Как показывает строгое исследование 
бессознательных процессов, сознание не просто находится под их влиянием, но и 
постоянно вытекает из бессознательного в форме бесчисленных спонтанных 
представлений. Медитация о солнце и воде является чем-то вроде спуска к 
душевным истокам, даже к самому бессознательному. 
Правда, тут дает о себе знать различие между восточным и западным духом. С этим 
различием мы уже встречались: между высоким алтарем и глубоким алтарем. Запад 
всегда ищет возвышения, вознесения; Восток – погружения и углубления. Внешняя 
действительность с ее духом телесности и тяжести кажется европейцу куда более 
сильной и требовательной, чем индийцу. Поэтому первый ищет превознесения над 
миром, последний же охотно возвращается к материнским недрам природы. 
Поэтому христианское созерцание, например, "Духовные Упражнения" св. Игнатия 
Лойолы, стремится уловить во всей конкретности священный лик, а йогин уплотняет 
воду сначала в лед, затем в лазурит, из коего делает прочное "основание", как 
он его называет. Из своего взгляда он, так сказать, творит прочное тело, 
придавая внутреннему, а именно, образам своего душевного мира, конкретную 
реальность, замещающую внешний мир. Сначала он видит только зеркальную голубую 
поверхность, вроде озера или океана – это и в сновидениях европейцев 
излюбленный символ бессознательного. Но затем за зеркальной поверхностью вод 
обнаруживаются неведомые глубины, темные и таинственные. 
Как говорится в тексте, голубой камень прозрачен – взгляд медитирующего 
пробивается в глубины душевных тайн. Там он усматривает ранее невиданное, то 
есть бессознательное. Подобно тому, как солнце и вода суть физические источники 
жизни, то и в качестве символов они выражают важнейшие тайны бессознательной 
жизни. В стяге, символе, увиденном йога-ном сквозь фундамент голубого камня, он 
улавливает какой-то образ ранее невиданного и безОбразного источника сознания. 
Посредством дхьяны, то есть погружения и углубленного созерцания, 
бессознательное, кажется, приобретает обличие. Словно свет сознания прекращает 
высвечивать предметы чувственно данного мира и начинает светить в темноту 
бессознательного. Вместе с угасанием чувственного мира и всякой мысли о нем, 
отчетливей проступает внутреннее. 
Здесь восточный текст совершает скачок через психический феномен, являющийся 
истоком бесконечных трудностей для европейца. Стоит последнему попробовать 
наложить запрет на представления о внешнем мире, очистить свой дух от всего 
внешнего, он сразу становится добычей собственных субъективных фантазий, 
которые не имеют ничего общего с содержанием нашего текста. Фантазии не 
пользуются доброй славой, они считаются дешевыми, ничего не стоящими, а потому 
отбрасываются как бесполезные и бессмысленные. Это клеши, те беспорядочные и 
хаотичные силы влечений, которые как раз и желает "обуздать" йога. Ту же цель 
преследуют "Духовные Упражнения", а именно, оба метода предоставляют 
медитирующему объект созерцания, образ, на котором он мог бы сконцентрироваться 
и исключить полагаемые бесполезными фантазии. 
Оба метода, и восточный, и западный, стремятся достичь цели прямым путем. Пока 
упражнения в медитации осуществляются в четких рамках той или иной церкви, они 
не ставятся мною под сомнение. Но за пределами церкви, как правило, ничего не 
получается, либо результаты являются печальными. Высвечивание бессознательного 
начинается со сферы хаотичного личностного бессознательного, в котором 
содержится все то, что хотелось бы поскорее забыть, в чем никак нельзя 
признаться себе или другому, что вообще отрицается. Наилучшим выходом считается 
по возможности не заглядывать в этот темный угол. Понятно, что в таком случае 
нельзя и обогнуть его, а все то, что обещает йога, остается недостижимым. Лишь 
тому, кто прошел сквозь эту темноту, можно надеяться на дальнейшее продвижение. 
Я принципиально против некритичного принятия европейцами йоги, поскольку 
слишком хорошо знаю, что с ее помощью они надеются избежать собственных темных 
углов. Но такое предприятие совершенно бессмысленно и ничего не стоит. 
В этом глубинная причина и того, что на Западе (за исключением иезуитских 
"Упражнений" с очень узким кругом применимости) не развилось ничего сравнимого 
с йогой. Мы испытываем бездонный страх перед чудовищностью нашего личностного 
бессознательного. Поэтому европеец предпочитает советовать другим, что надо 
делать, но ему и в голову не приходит, что улучшение целого начинается с 
индивида, с него самого. Многие даже считают, что заглядывать внутрь себя 
самого болезнетворно – это вызывает меланхолию, как уверял меня некогда один 
теолог. 
Я только что сказал об отсутствии у нас чего-либо сравнимого с йогой. Это не 
совсем верно. В соответствии с европейскими предрассудками у нас развилась 
медицинская психология – именно она имеет дело с клешами. Мы называем ее 
"психологией бессознательного". Это направление, возглавляемое Фрейдом, 
признало зн