ерняка отклонил бы мой рассказ как попытку уйти от сути.
 На самом деле этот сон был кратким изложением моей жизни, а точнее - этапов 
развития моих взглядов. Я рос в доме, построенном двести лет назад, нашей 
мебели было тоже около двух сотен лет, а наибольшим до сих пор потрясением души 
и разума было для меня столкновение с философией Канта и Шопенгауэра. Сенсацией 
того времени стала публикация работ Чарльза Дарвина.
 Незадолго до этого я жил средневековыми представлениями своих родителей, для 
которых весь мир с его обитателями находился под покровительством Господнего 
всемогущества и провидения. Эти представления можно было сдавать в утиль.
 После знакомства с восточными религиями и греческой философией мои 
христианские убеждения стали скорее относительными. Вот почему в моем сне 
первый этаж был тихим, сумрачным и запустелым.
 Мой тогдашний интерес к истории начался с палеонтологии и сравнительной 
анатомии, захвативших меня с самого начала работы ассистентом в Анатомическом 
институте. Меня потрясли останки ископаемого человека, особенно вызвавшего 
столько дискуссий Neanderthalensis, и черепные кости Pithecanthropus, 
обнаруженные Дюбуа.
 Таковы были мои ассоциации, вызванные сном, но я не осмелился сказать об этом 
Фрейду, ибо он не любил упоминаний о скелетах, черепах, трупах. Он почему-то 
упорно считал, что я предчувствую его раннюю кончину, выводя это заключение из 
моего активного интереса к мумиям, выставленным в Блейкеллере под Бременом, 
куда мы с ним заехали в 1909 году по пути в Америку.
 Так что я не хотел открывать перед ним свои мысли - и особенно после того 
поразившего меня случая, когда я осознал, сколь глубоки различия между 
воззрениями и научным багажом Фрейда и моими собственными. Я боялся, что, 
открывшись, я потеряю в нем друга, ибо услышанное покажется ему крайне странным.
 Будучи не очень уверенным в своих собственных психологических мотивах, я почти 
автоматически солгал, выдумав "свободные ассоциации" только для того, чтобы не 
заниматься непосильным делом растолковывания моего сокровенного и ни с чем не 
соизмеримого внутреннего мира.
 Я должен принести свои извинения за столь долгое описание истории, в которую 
"влип", рассказав Фрейду о приснившемся. Однако на этом примере хорошо видны 
трудности, возникающие при профессиональном анализе сновидений. Здесь очень 
многое зависит от индивидуальных различий между исследователем и пациентом. 
Смекнув, что Фрейд ищет в моем сне ненормальное, недопустимое желание, я 
подкинул ему предположение, что увиденные мною во сне черепа могли означать 
желание смерти кого-то из моих родных. Он согласился с этим, но я был недоволен 
таким, высосанным из пальца, решением.
 Пока я искал подходящие ответы на вопросы Фрейда, ко мне вдруг пришло 
интуитивное понимание роли субъективного в психологическом процессе понимания. 
Озарение было столь сильным, что я решил поскорее закончить с возникшей 
путаницей, выбрав ложь как самый простой способ. Это не было элегантно или 
морально оправданно, но в противном случае мне бы предстояло неизбежное 
выяснение отношений с Фрейдом, чего мне не хотелось по многим причинам. Догадка,
 пришедшая ко мне, состояла в том, что мой сон означал меня самого, мою жизнь и 
мой мир, противопоставленных теоретическому построению, воздвигнутому чужим 
умом для каких-то его целей и задач. Это был мой сон, а не Фрейда, и мне 
внезапно открылось его значение.
 Этот конфликт демонстрирует, что главное в анализе сновидений совсем не 
методика, которую можно выучить и применять по определенным правилам. Анализ 
сновидений - это прежде всего диалектический диспут двух личностей. Если 
подойти к нему механически, то индивидуальность пациента и его психологическое 
своеобразие не будут востребованы и терапевтическая задача сведется к простому 
вопросу: чья индивидуальность-исследователя или пациента - одержит верх?
 Именно потому я и отказался от использования гипнотерапии, чтобы не навязывать 
свою волю испытуемым. Я хотел, чтобы процесс выздоровления вызревал благодаря 
личным импульсам пациентов, а не из-за моих внушений, дающих лишь 
кратковременный результат. Я действовал так, чтобы оберечь и сохранить 
достоинство и свободу моих пациентов, чтобы их жизнь направлялась их же 
желаниями. В диспуте с Фрейдом меня впервые осенило, что прежде чем 
разрабатывать общие теории о человеке и его психике, необходимо как можно ближе 
познакомиться с тем конкретным человеком, с которым собираешься работать.
 Индивидуальное - вот единственная реальность. Чем дальше мы уходим от личности 
к абстрактным представлениям о Homo sapiens, тем вероятнее мы совершаем ошибку. 
В нынешнее время социальных потрясений и необычных перемен желательно обладать 
большими знаниями об индивидууме, чем мы располагаем, ибо от качеств его ума и 
души столь многое зависит. Однако, если комплексно подходить к этому вопросу, 
то так же хорошо, как мы знаем наше настоящее, надо разобраться и с нашим 
прошлым. А для этого существенное значение имеет знание мифов и символов.
 
 Проблема типов
 В любой отрасли знания считается нормальной проверка гипотезы на безличном 
объекте. Это невозможно в психологии, где мы имеем дело с обязательными 
беседами между исследователем и пациентом, то есть двумя индивидуумами с 
присущей им субъективностью, от которой нельзя уйти, как нельзя обезличить 
личность. Собеседники, конечно, могут попытаться условиться о бесстрастном и 
объективном подходе, но как только начинается обсуждение, личность каждого 
"подключается" к нему. Продолжение диалога имеет смысл только при взаимном 
понимании собеседников.
 Как же исследователь может объективно оценить конечный результат 
собеседования? Он должен сравнить свои выводы с общепринятыми, стандартными 
представлениями. Далее он должен оценить, в здравом ли уме его пациент, 
насколько его разум уравновешен. Ведь задача не в том, чтобы коллективно 
нивелировать индивидуума, п