систематизировалось в постоянном упражнении с больными и которое стало на 
службу самовоспитания и самосовершенствования. Этим аналитическая психология 
разрывает оковы, державшие ее прежде в консультационной комнате врача. Она 
перешагивает через саму себя и восполняет те огромные пробелы, которые прежде 
свидетельствовали об ущербности западноевропейских культур по сравнению с 
восточными. Мы знали только подчинение и усмирение души, но не методическое 
развитие ее самой и ее функций. Ведь наша культура еще молода, а молодые 
культуры требуют всего искусства укрощения, чтобы хоть в какой-то степени 
упорядочить все то дикое и варварское, которое не намерено уступать свои 
позиции без боя. Однако на более высоком уровне культуры развитие должно 
заменить и заменит принуждение. Для этого нужен путь, метод, который у нас, как 
уже было сказано, до сих пор отсутствовал. Мне кажется, что познания и опыт 
аналитической психологии могли бы по меньшей мере служить основой для этого, 
поскольку там, где врачебная психология изначально берет в качестве предмета 
исследования самого врача, она мгновенно перестает быть простым методом лечения 
больного. Она теперь имеет дело со здоровыми или по крайней мере с теми, кто 
предъявляет претензии на душевное здоровье, а также с теми, у кого есть недуг, 
который их мучает. Поэтому такая психология претендует на то, чтобы стать общим 
достоянием в еще большей степени, чем предыдущие ступени, каждая из которых 
сама по себе уже является носителем некоторой общей истины. Однако между этим 
притязанием и сегодняшней действительностью все еще лежит пропасть, через 
которую не ведет мост. Он должен строиться камень за камнем.
 
 Противоречия Фрейда и Юнга
 
 О различиях во взглядах Фрейда и моих собственных должен был бы, скорее, 
писать тот, кто стоит снаружи, вне сферы влияния идей, которые зовутся 
"Фрейдом" и "Юнгом". Не знаю, смогу ли я положиться на свою объективность и 
насколько беспристрастно она позволит мне говорить даже о моих собственных 
идеях. Возможно ли это вообще? Я сомневаюсь. И если кому-нибудь удастся 
проделать этот мюнхгаузеновский фокус, то я готов спорить, что его идеи в 
конечном счете самому ему не принадлежали.
 Разумеется, идеи, имеющие многих сторонников, никогда не принадлежат их так 
называемому создателю; в большей степени он сам находится в кабале у своей идеи.
 Захватывающие, или так называемые истинные, идеи содержат в себе нечто 
особенное: они обязаны происхождением непреходящему, всегда существующему, 
материнским первопричинам, из которых эфемерный дух отдельного человека 
вырастает как растение, которое цветет, приносит плод и семя, увядает и умирает.
 Идеи обязаны происхождением чему-то более великому, нежели отдельный человек. 
Не мы их делаем, а, наоборот, мы сделаны ими.
 С одной стороны, идеи являются неизбежным признанием того, что не только 
высшее в нас, но также и наше несовершенство и личная наша ничтожность рвутся 
на свет дня. Идеи абсолютны, они над психологией! Откуда иначе им взяться, как 
не из субъективного? Может ли защитить нас опыт от субъективной предвзятости? 
Не является ли всякий опыт, даже в самом наилучшем случае, по крайней мере 
наполовину субъективным толкованием? С другой стороны, однако, субъект тоже 
является объективной данностью, частицею мира, и то, что от него исходит, в 
конце концов исходит из основы мира, ведь даже самое редкое и невероятное живое 
существо носит на себе и питает общая для всех нас земля. Как раз самые 
субъективные идеи и являются тем, что близко всего стоит к природе и сущности, 
поэтому их можно было бы назвать и самыми истинными. Но "что есть истина"?
 В психологии я прежде всего отказался бы от мысли, что мы, современные люди, 
вообще в состоянии высказать что-либо "истинное" или "правильное" о сущности 
души. Лучшее, что мы можем сделать, - это правдиво выразить. "Правдиво 
выразить" - значит понять и подробно изложить субъективно данное. Один будет 
делать ударение на формовании данного и поэтому полагать себя творцом своего 
данного, другой будет выделять созерцание, а потому говорить о являющемся, при 
этом он сознает себя воспринимающим существом. Истина лежит, наверное, 
посредине: правдивое выражение - это формирующее созерцание.
 В этом приеме и действии заключено все, чем может похвалиться даже самое 
честолюбивое притязание современных психологов. Наша психология - это более или 
менее удачно оформленное познание некоторых людей, но так как эти люди в 
достаточной степени типичны, то такое познание можно использовать также и для 
довольно полного описания множества других людей. Однако те, кто обнаруживают 
другой тип, тоже ведь относятся к роду человека, а из этого можно заключить, 
что и они, правда в незначительной степени, затронуты этим знанием. То, что 
Фрейд говорит о роли сексуальности, об инфантильном удовольствии и его 
конфликте с "принципом реальности", об инцесте и о таком же конфликте, - все 
это прежде всего является самым верным выражением его личной психологии. Это 
удачно оформленное выражение субъективно данного. Я не противник Фрейда, хотя 
его собственная близорукость и близорукость его учеников хотят поставить на мне 
такое клеймо. Ни один опытный врачеватель души не может отрицать того, что 
имеются по меньшей мере десятки случаев, когда психология по всем основным 
моментам согласна с Фрейдом. Поэтому Фрейд именно своим субъективным знанием 
способствовал рождению великой человеческой истины. Он сам является наглядным 
примером своей психологии и посвятил свою жизнь и творчество выполнению этой 
задачи.
 Каков сам человек, так он и видит. А поскольку у различных людей и психическая 
организация различна, то они соответственно и видят по-разному, и выражают 
разное. И прежде других это продемонстрировал один из самых первых учеников