Фрейда Альфред Адлер; он излагал тот же самый опытный материал с совершенно 
иной точки зрения, и его способ смотреть на вещи является по крайней мере не 
менее убедительным, чем способ Фрейда, потому что сам Адлер представляет тип 
психологии, который также встречается достаточно часто. Представители же обеих 
этих школ, как мне известно, считают меня, вне всяких сомнений, неправым, но я 
уверен, что история и все непредвзято мыслящие люди признают мою правоту. Я не 
могу не высказать упрека обеим школам в том, что они чрезмерно склонны 
рассматривать человека под углом его дефектов и патологии. Убедительным 
примером этого является неспособность Фрейда понять религиозное переживание (Cp.
:F r e u d. Die Zukunfteiner Illusion. - Авт.),
 В отличие от него я предпочитаю понимать человека исходя из его здоровья и 
даже стремлюсь освобождать больных от той психологии, которая излагается на 
каждой странице произведений Фрейда. Мне неизвестны такие случаи, где Фрейд 
хоть в чем-то вышел бы за рамки собственной психологии и избавил своего 
пациента от того недуга, от которого к тому же страдает и сам врач. Его 
психология представляет собой психологию невротического состояния определенной 
чеканки, следовательно, она является действительно истинной лишь в пределах 
соответствующего состояния. В рамках этих границ Фрейд прав и законен - даже 
там, где он ошибается, Ведь и это тоже относится к общей картине, а потому 
вполне соответствует его вероисповеданию. Но подобная психология, основанная к 
тому же - а это симптом болезненности - на некритичном, бессознательном 
мировоззрении, которому свойственно значительно суживать горизонты переживания 
и видения, - такая психология не может являться психологией здоровых людей. 
Фрейд был во многом не прав, отказавшись от философии. Он никогда не критикует 
свои исходные положения, так же как ни разу им не подвергались критике и его 
собственные психологические предпосылки. В свете моих предыдущих рассуждении 
это легко можно понять как необходимость; ведь критика своих собственных 
положений, наверное, лишила бы его возможности наивно (Ср.: Freud, Die 
Traumdeutung. - Авт.) изложить свою оригинальную психологическую систему. Во 
всяком случае - я чувствую, - это стоило бы ему большого труда. Я никогда не 
пренебрегал горько-сладким напитком критической философии и предусмотрительно 
принимал его, по крайней мере, в refracta dosi (Малая доза (лат.). - Перев.). 
Слишком мало - скажут мои противники. Даже чересчур много - говорит мое 
собственное чувство. Легко, слишком легко отравляет самокритика изысканное 
добро наивности, тот дар, который так необходим каждому творческому человеку. 
Во всяком случае, философская критика помогала мне увидеть субъективный 
характер познания любой психологии - в том числе и моей. Однако я должен 
запретить моей критике лишать меня своей собственной возможности формования. И 
хотя я знаю, что за каждым словом, которое я высказываю, стоит моя особенная и 
единственная в своем роде Самость со своим специфичным для нее миром и своей 
историей, я все-таки буду следовать за своей потребностью говорить от самого 
себя в пределах так называемого опытного материала. Этим я всего лишь служу 
цели человеческого познания, которой также хотел служить и Фрейд и которой он, 
несмотря ни на что, служил, Знание основывается не только на истине, но и на 
заблуждении.
 Понимание субъективного характера всякой психологии, созданной отдельным 
человеком, является, пожалуй, той отличительной чертой, которая самым строгим 
образом отделяет меня от Фрейда.
 Другим отличительным признаком представляется мне тот факт, что я стараюсь не 
иметь бессознательных и, следовательно, некритичных исходных мировоззренческих 
пунктов. Я говорю "стараюсь", ибо кому известно наверняка, что у него нет 
бессознательных исходных посылок? По крайней мере я стараюсь избегать самых 
грубых предубеждений и поэтому склонен признавать всех возможных богов, 
предполагать, что все они проявляют себя в человеческой душе. Я не сомневаюсь, 
что природные инстинкты, будь то эрос или жажда власти, с большой силой 
проявляются в душевной сфере; я не сомневаюсь даже в том, что эти инстинкты 
противостоят духу, ведь они всегда чему-то противостоят, и почему тогда это 
что-то не может быть названо "духом"? Насколько мало я знаю, что такое сам по 
себе "дух", настолько же мало мне известно и то, что такое "инстинкты". Одно 
столь же таинственно для меня, как и другое, и я совершенно не способен 
объявить одно из двух недоразумением; ведь то, что Земля имеет только одну Луну,
 не есть недоразумение: в природе нет недоразумений, они существуют лишь в 
сфере того, что человек называет "разумом". В любом случае инстинкт и дух 
находятся по ту сторону моего понимания; все это понятия, которые мы 
употребляем для неизвестного, но властно действующего.
 Поэтому мое отношение ко всем религиям позитивно. В содержании их учений я 
вновь узнаю те фигуры, с которыми сталкиваюсь в сновидениях и фантазиях моих 
пациентов. В их морали я вижу попытки, подобные тем, с помощью которых мои 
пациенты интуитивно стараются найти верный способ обходиться с силами 
собственной души. Священнодействия, ритуалы, инициации и аскетизм чрезвычайно 
интересны для меня как пластичные и разнообразные техники создания правильного 
пути. Таким же позитивным является мое отношение к биологии и вообще ко всему 
естественно-научному эмпиризму, который представляется мне мощной попыткой 
охватить душу снаружи, и, наоборот, религиозный гнозис кажется мне такой же 
гигантской попыткой человеческого духа познать ее изнутри. В моей картине мира 
присутствует огромное внешнее и такое же огромное внутреннее, а между ними 
находится человек, обращенный то к одному, то к другому полюсу, чтобы в 
зависимости от темперамента и склонностей считать абсолютной истиной то одно, 
то другое и в зависимости от этого отрицать одно ради другого или же приносить 
этому другому в жертву первое.