определенным способом "анализе".
 Стало быть, выбор образа и есть то, что характеризует психоанализ. 
Небезразлично, каким путем находит свое выражение дуализм, в каких 
представлениях он у кого-либо проявляется. (Кстати, в этой мысли представлен 
принцип толкования сновидений Юнга.) Кто осмысляет дуализм в образе родителей, 
сам каким-то образом оказывается в роли ребенка. Духовный мир воспринимается с 
позиции ребенка. Тип и степень "детскости" определяется далее тем, что видится 
в отце и матери.
 Отец и мать не являются у Фрейда символами великого дуализма, но понимаются 
как "реальные". Это собственные родители, которые выглядят так, как на них 
смотрит ребенок, точнее - как на них смотрит ребенок психоанализа, то есть 
наделенный типичными проекциями, которые в сумме составляют теоретическое 
сооружение психоанализа. Если кому-то захочется представить "отца" и "мать" 
психоанализа в качестве символа, то они могут считаться лишь символами детского 
мира. Правда, дело осложняется тем, что мир взрослого задним числом снова 
связывается с детским миром, так что "мир ребенка" со своей стороны становится 
символом мира взрослого. Это происходит окольным путем через миф, который 
подтверждает или "объясняет" детское отношение в метафорической форме, 
используя отнюдь не детский образ, элементы трагедии Эдипа. Она служит тому, 
чтобы пояснить (предполагаемое) "истинное ядро" или "более глубокий смысл" в 
этом детском отношении и тем самым одновременно сооружает мост к миру взрослого,
 который полностью и окончательно символизируется в образе, привитом к детскому 
отношению. В лейтмотиве эдипова комплекса он вновь соскальзывает в детство.
 Здесь возникают два вопроса: какой момент позволяет психонализу связывать друг 
с другом оба мира и в каком отношении находится "мир Эдипа" психоанализа к 
противоречивому отношению того огромного дуализма, который совершенно свободен 
от образов частных содержаний?
 Обязанности посредника между двумя мирами исполняет психологический 
объяснительный принцип Фрейда: "теория сексуальности". Именно она в решающей 
степени определяет толкование мифа об Эдипе. "Теория сексуальности", как 
известно, "закреплена" в биологическом, то есть, по сути, она должна быть 
лишена психологического рассмотрения - в качестве "фундамента", на котором все 
покоится. Однако к такой подмене психологии не-психологическим всегда нужно 
быть недоверчивым. Не только потому, что и сам психоанализ учит подвергать 
психоаналитическому сомнению все обоснования - оснований всегда столько, 
сколько песка в море, - но и потому, что категорически нельзя давать ничего 
такого, что бы не могло стать также и предметом символического рассмотрения.
 С этой точки зрения биологический "фундамент" (даже если бы он действительно 
существовал - ибо его нет) стал бы иметь лишь значение чего-то весьма 
незыблемого, психологически нерастворимого, того, на чем покоится психология, 
поскольку оно способно вызвать иллюзию, что здесь якобы благополучно достигнут 
конец всякому психологическому очковтирательству. Что бы ни опредмечивали в 
мире подобным образом - в психологическом смысле это означает всего лишь то, 
что именно с этим медитативным путем и не справляются, одним словом, этого-то 
как раз и не хотят рассматривать психологически. Разумеется, это можно делать, 
следуя благим намерениям и из лучших побуждений, но всегда будет произволом 
вместо "символа" видеть "преходящее". Именно в этом месте путь ответвляется и 
ведет к специально обоснованной психологии, которая своей "правильностью" 
обязана некоему трюку, а именно тому, что гипостазируется часть мира, а все 
остальное символизируется отсюда, то есть приобретает производный характер, что,
 несмотря на все последующие послабления, является интенцией фрейдовской теории 
(Сжатое резюме развития аналитической мысли от французского учения о гипнозе 
через Фрейда к Юнгу в томике Гёшена, Кранефельдт, Психоанализ. 
Психоаналитическая психология. С введением К.Г. Юнга. - Авт.). Однако 
ограничивать чем-либо символ в преходящем фактически означает по-прежнему вовсе 
его не видеть. "Все преходящее есть только символ" - но не всякий, да и не все. 
Вот тогда-то и получается из универсальной возможности символа тот пустой 
символ-соглядатай, относящийся к вещам, которые намного лучше и яснее 
понимаются иначе и требуют других образов. Взваливать проистекающие обычно 
неприятности на глупое "бессознательное", с которым нельзя разговаривать 
подобающим образом, является petitio principii (Предвосхищение основания (лат.).
 - Перев.) сводящимся к своего рода душевному святотатству, к разновидности 
гигантской брани Шопенгауэра на волю к жизни - небольшой и опасной 
разновидности, потому что с закреплением такой установки проблема противоречий 
в душе становится неразрешимой в принципе. Ибо если универсальной 
противоречивости в сооружении психологии уже нет, то, значит, она и не может 
быть здесь найдена. Ведь аналитическое развитие пациента, исходящее из тесного, 
неизведанного мира Эдипа, идет лишь вглубь, в мир познанный, расширенный, но в 
принципе характеризующийся тем же самым отношением к проблеме противоречий.
 В своем намерении обосновать психологию биологически - или, выражаясь 
психологически, следуя своей склонности к биологической метафоре, Фрейд 
настолько мало усматривал символическое в душе, что свои положения, в 
неопределимо высокой степени живущие символами, он осмысляет совершенно 
предметно. Так, гипостазирование сексуального не прекращается у него даже в 
сновидениях, более того, он получает там прежде всего якобы лишь наилучшую 
поддержку, что приводит его к той самой пресловутой "константной" символике 
сновидений. Все это живет не благодаря биологическим "фактам" или же "будущей 
химии сексуальности", как считает Фрейд, а благодаря возможности универсальной 
символичности, которая присутствует во всем, в сексуальном же, как известно, 
она совершенно очевидна. Ведь символически универсальную пару