психоанализа является рационалистический материализм - по сути, мировоззрение 
практической естественной науки. И мы чувствуем, что такое воззрение является 
неудовлетворительным. Если мы стихотворение Гёте объясняем его материнским 
комплексом, Наполеона как случай мужского протеста, а Франциска - исходя из 
сексуального вытеснения, то нас постигает глубокое разочарование. Такое 
объяснение является недостаточным и не удовлетворяет многозначной 
действительности этих вещей. Куда деваются красота, величие и святость? Ведь 
это самые жизненные реальности, без которых человеческая жизнь была бы слишком 
пустой. Где правильный ответ на вопрос о неслыханных страданиях и конфликтах? В 
этом ответе по крайней мере должно было бы все же прозвучать нечто, что 
напомнило бы о величии страдания. Однако насколько желательна именно 
рассудочная установка рационализма, настолько она обходит смысл страдания. Он 
отодвигается в сторону и объявляется несущественным: много шуму из ничего. 
Многое попадает под эту категорию, но не все.
 Ошибка, как уже говорилось, состоит в том, что так называемый психоанализ 
имеет хотя и научную, но все же чисто рационалистическую точку зрения на 
бессознательное. Когда говорят о влечениях, то предполагают выразить этим нечто 
известное. На самом же деле здесь говорят о чем-то неизвестном. В 
действительности мы знаем только то, что из темной сферы психики к нам 
поступают воздействия, которые должны быть когда-либо восприняты сознанием, 
чтобы избежать тем самым опустошительных нарушений других функций. Совершенно 
невозможно сказать сразу, какую природу имеют эти воздействия, основываются ли 
они на сексуальности, на стремлении к власти или на иных влечениях. Просто они, 
как и само бессознательное, являются двойственными или даже многозначными.
 Я уже пояснял раньше, что хотя бессознательное и является хранилищем для всего 
забытого, прошедшего и вытесненного, но вместе с тем оно является и той сферой, 
где совершаются все подсознательные процессы, например восприятия, которые 
слишком слабы, чтобы достичь сознания; наконец, это та материнская почва, из 
которой произрастает все психическое будущее. И если мы знаем, что в результате 
вытеснения кем-то неугодного желания его энергия может вмешаться в 
функционирование других систем, то нам также известно, что если кто-то не может 
осознать новую, чуждую ему идею, то в результате этого ее энергия направляется 
на другие функции, вызывая их нарушения. Я много раз наблюдал случаи, в которых 
ненормальные сексуальные фантазии неожиданно полностью исчезали в тот момент, 
когда осознавалась новая мысль или новое содержание или же когда неожиданно 
проходила мигрень, если стихотворение, пребывавшее дотоле в бессознательном, 
переходило в план сознания. Гак же, как сексуальность может иносказательно 
выражаться в фантазии, так и творческая фантазия может иносказательно 
выражаться в сексуальности. Как сказал однажды Вольтер: "En etymologie 
n'importe guoi peut designer n'importe quoi" (В этимологии бог весть что может 
означать бог весть что (франц.). - Перев.), и мы то же самое должны сказать о 
бессознательном. Во всяком случае, мы никогда не можем знать заранее, что есть 
что. В отношении бессознательного мы обладаем лишь даром "познания после", ведь 
о положении вещей в бессознательном невозможно знать что-либо a priori. Любой 
вывод о нем представляет собой допущение "как будто".
 При таком положении вещей бессознательное представляется нам большим иксом, 
где единственно несомненным является то, что из него исходят значительные 
воздействия. Взгляд на религии в мировой истории показывает нам, сколь 
значительны эти воздействия в историческом аспекте. Взгляд на страдания 
современного человека показывает нам то же самое. Только мы несколько иначе 
выражаемся. Пятьсот лет назад говорили: "Она одержима дьяволом", теперь: "У нее 
истерия"; раньше говорили: "Он заколдован", теперь это называют неврозом 
желудка. Факты одни и те же, разве что прежнее объяснение едва ли не более 
точное. Теперь у нас есть рационалистические обозначения симптомов, которые по 
сути являются бессодержательными. Ведь если я говорю, что кто-то одержим злым 
духом, то тем самым я описываю факт, что данный человек, в сущности, не болен 
по-настоящему, а страдает от невидимого душевного воздействия, овладеть которым 
он никак не может. Этим невидимым Нечто является так называемый автономный 
комплекс, бессознательное содержание, которое не может быть подчинено 
сознательной воле. Когда занимаешься анализом психологии невротических 
состояний, то обнаруживаешь так называемый комплекс, который ведет себя не так, 
как содержание сознания, то есть не так, как мы повелеваем, но подчиняется 
собственным законам; другими словами, он является независимым, автономным, если 
употребить техническое выражение. Он ведет себя словно домовой, которого нельзя 
схватить. И если человек осознает комплекс - что соответствует цели анализа, - 
то он, пожалуй, с облегчением скажет: "Ах, вот что меня так беспокоило!" И 
по-видимому, этим кое-что достигнуто, а именно симптом исчезает, комплекс, как 
говорится, разрешен. Мы можем воскликнуть вместе с Гёте: "Мы ведь выяснили!" Но 
вместе с Гёте мы должны и продолжить: "И все же в Тегеле привидения!" Только 
теперь открывается истинное положение вещей; то есть мы понимаем, что этот 
комплекс вовсе не мог бы существовать, если бы наша природа не наделила его 
скрытой инстинктивной энергией. То, что я под этим подразумеваю, мне хотелось 
бы пояснить на небольшом примере.
 Пациент страдает желудочными симптомами нервного характера, которые 
заключаются в болезненном сжатии, как при состоянии голода. Анализ выявляет 
инфантильную тоску по матери, так называемый материнский комплекс. Благодаря 
этому вновь обретенному пониманию симптомы исчезают, но зато остается тоска, 
которая с констатацией того, что это не что иное, как инфантильный материнский 
комплекс, не может утихнуть. То, что прежде было quasi физическим голодом и 
физической болью, теперь становится душевным голодом и душевной болью. Человек