пытаются вовлечь нас в мир. Что-то в нас хотело бы оставаться ребенком, быть 
совершенно бессознательным или по меньшей мере осознавать только свое "Я" и 
отвергать все чужое, в предельном же случае подчинить все другое своей воле. 
Хотелось бы ничего не делать, а если уж что-то делать, так ради собственного 
удовольствия или же для того, чтобы утвердить свою власть. В этом проявляется 
нечто вроде инертности материи, что в свою очередь выражается в застревании на 
предыдущей фазе, сознание которой меньше, уже, эгоистичнее, чем сознание фазы 
дуалистической, где индивид поставлен перед необходимостью признавать и 
принимать другое, чужое, как свою жизнь и как "тоже-Я".
 Сопротивление направляется против расширения сферы жизни, являющегося важной 
особенностью этой фазы. Впрочем, такое расширение, эта "диастола" жизни, если 
мне будет позволено употребить выражение Гёте, началось уже задолго до этого. 
Оно начинается для ребенка одновременно с его рождением, когда он выходит из 
самого тесного ограничения - материнской утробы, и с этого момента непрерывно 
возрастает, пока не достигает своей вершины в проблемном состоянии, когда 
индивид как раз и начинает от него защищаться.
 Что бы с ним стало, если бы он просто превратился в чужое, в другое, которое 
тоже представляет собой "Я", а его прежнее "Я" просто растворилось бы в 
прошлом? Этот путь представляется вполне возможным. Разве не является целью 
религиозного воспитания - начиная с древней истории Адама и кончая религиозными 
обрядами духовного обновления первобытных народов - превращение человека в то, 
чего раньше не было, в нечто новое, с тем чтобы дать отмереть старому?
 Психология учит нас, что в душе, в известном смысле, нет ничего старого, нет 
ничего, что действительно могло бы отмереть; даже Павел оставил после себя 
"червя сомнения". Тот, кто защищается от нового, чужого и отступает к прошлому, 
находится в таком же невротическом состоянии, как и тот, кто, отождествляя себя 
с новым, бежит от прошлого, Единственное различие между ними состоит в том, что 
один отчуждает от себя прошлое, а другой - будущее. Принципиально оба делают 
одно и то же: они сохраняют узость своего сознания вместо того, чтобы разорвать 
ее через противопоставление противоположностей и тем самым добиться более 
широкого и высокого состояния сознания.
 Было бы идеальным, если бы все это произошло в этой фазе жизни. Природе, 
похоже, отнюдь не безразлично состояние высокого сознания - вовсе даже 
наоборот; общество тоже не ценит таких душевных фокусов, и все же оно всегда в 
первую очередь поощряет результат, а не личность; последнее обычно бывает как 
дополнение. Эти факты вынуждают прийти к определенному решению, а именно к 
ограничению доступным дифференциации определенных способностей, которые 
являются подлинной сущностью дееспособного в социальном отношении индивида.
 Достижения, полезность и т.д. являются идеалами, которые как будто указывают 
путь из хаоса проблем. Они являются путеводными звездами для расширения и 
упрочения нашего физического бытия, для нашего укоренения в мире, но не для 
дальнейшего развития человеческого сознания, то есть того, что называют 
культурой. Для молодого возраста это решение является вполне нормальным, и оно, 
во всяком случае, лучше, чем застревание исключительно на своих проблемах.
 Таким образом, проблема разрешается путем приспособления того, что дано 
прошлым, к возможностям и требованиям грядущего. Человек ограничивается 
доступным, что в психологическом отношении означает отказ от всех остальных 
душевных возможностей. Тем самым у одного теряется часть ценного прошлого, у 
другого - часть не менее ценного будущего. Все мы, наверное, помним некоторых 
своих друзей и школьных товарищей, которые в свое время подавали многообещающие 
надежды, но, встретившись с ними вновь через несколько лет, находим их 
закостеневшими в шаблонах и ограниченными. Таковы факты.
 Большие жизненные проблемы никогда не разрешаются навсегда. Если они однажды 
покажутся нам разрешенными, то это будет идти нам только в ущерб. По-видимому, 
смысл и цель существования таких проблем заключаются не в их разрешении, а в 
том, чтобы мы беспрестанно над ними работали. Одно это оберегает нас от 
отупения и закостенения, Так же и разрешение проблем молодого возраста путем 
ограничения себя доступным является лишь временным и, по сути, недолговечным. 
Во всяком случае, стать социальным существом и преобразовать свою 
первоначальную природу так, чтобы она более или менее отвечала этой форме 
существования, - это значительное достижение. Эту внутреннюю и внешнюю борьбу 
можно сравнить с борьбой детского возраста за существование "Я". Правда, эта 
борьба протекает для нас в основном впотьмах, но по тому, с каким упорством 
удерживаются в дальнейшем детские иллюзии, представления, эгоистические 
привычки и т.д., мы можем судить, сколько же усилий было на них затрачено. И то 
же самое происходит теперь с идеалами, убеждениями, направляющими идеями, 
установками и т.д., которые вводят нас в жизнь в молодом возрасте, ради которых 
мы боремся, страдаем и побеждаем: они срастаются с нашей сущностью, мы, по всей 
видимости, превращаемся в них и поэтому продолжаем их ad libitum (По желанию; 
по своему усмотрению: как захочется или сколько угодно (лат.). - Перев.) с той 
же естественностью, с какой молодой человек nolens volens выставляет по 
отношению к миру или самому себе собственное "Я".
 Чем ближе середина жизни и чем больше удалось утвердиться в своей личной 
установке и социальном положении, тем сильнее кажется, что найдены правильная 
линия жизни, верные идеалы и принципы поведения. Поэтому в дальнейшем возникает 
представление, что они незыблемы, и появляется желание навсегда за них 
зацепиться. При этом, однако, остается без внимания тот существенный факт, что 
утверждение социальной цели происходит за счет цельности личности. Многое, 
слишком многое - жизнь, которая могла бы быть прожита иначе, - остается лежать 
в чуланах покрытых пылью воспоминаний, порою даже оказываясь раскаленными