по себе и что часть человеческой души является леопардом, - одним словом, 
признать правоту первобытной теории маны. Согласно этой теории, красота движет 
нами, а не мы создаем красоту. Кто-то и в самом деле является дьяволом, а не мы 
спроецировали на него свое зло и таким образом сделали его дьяволом. Есть люди, 
способные воздействовать на других, так называемые мана-личности, которые 
являются таковыми сами по себе и своим существованием вовсе не обязаны нашему 
воображению. То есть теория маны гласит, что существует некая 
общераспространенная сила, которая объективно оказывает необычайное воздействие.
 Все, что есть, действует, в противном случае оно не является действительным. 
Оно может существовать только благодаря собственной энергии. Сущее представляет 
собой силовое поле. Как видно, архаичная идея маны является своего рода 
подходом к энергетике.
 Разобраться в воззрениях первобытного человека не составляет, пожалуй, особого 
труда. Если же далее это воззрение последовательно развивается и превращает 
психические проекции, о которых мы говорили раньше, в их противоположность и 
утверждает: "Не мое воображение или моя эмоция делают шамана колдуном, а он на 
самом деле колдун, проецирующий на меня магическое воздействие; не я 
галлюцинирую и поэтому вижу духов, а они предстают предо мною по собственной 
воле", - если выдвигаются такие утверждения, являющиеся логическими дериватами 
теории маны, мы начинаем колебаться и оглядываться на свои красивые 
психологические теории проекции. То есть, по сути, речь идет о кардинальном 
вопросе: существует ли психическая функция, душа или дух или бессознательное во 
мне, или же в начале формирования сознания психика фактически находится вовне в 
форме намерений и сил произвола и только в процессе душевного развития она 
постепенно врастает в человека? Были ли когда-нибудь так называемые отщепленные 
части души действительно частями целой индивидуальной души, или же это скорее 
были существовавшие сами по себе психические единицы, выражаясь языком 
первобытного человека - духи, души предков и т.п., которые в процессе развития 
воплощаются в человеке, постепенно составляя в нем тот мир, который мы теперь 
называем психикой?
 Этот вывод, вероятно, может показаться сомнительным и парадоксальным. Но, в 
сущности, он не так уж и непонятен. Возможность внедрения в человека некоторого 
психического содержания, прежде в нем не присутствующего, допускает не только 
религиозная точка зрения, но отчасти также и педагогическая. И суггестия и 
влияние существуют, а современный бихевиоризм на этот счет имеет даже 
сумасбродные ожидания. Разумеется, идея комплексного срастания психики 
выражается в архаичном воззрении в самых разнообразных формах, например в 
общераспространенной вере в одержимость, в воплощение душ предков, в 
переселение душ; например при чихании, где мы до сих пор говорим: "Zur 
Gesundheit" (Досл. к здоровью [нем.]. - Перев.), подразумевая этим: "Надо 
надеяться, новая душа тебе не повредит". Когда мы ощущаем, как в процессе 
нашего собственного развития из противоречивого множества мы постепенно 
приходим к единству личности, - это тоже своего рода комплексное срастание. 
Наше тело складывается из множества наследственных единиц, открытых Менделем;
 поэтому представляется вполне возможным, что и психика наша имеет похожую 
судьбу.
 Материалистические воззрения нашего времени имеют сходное убеждение, которому 
присуща та же тенденция, что и архаичному, то есть оба они приходят к одному и 
тому же выводу, что индивид является простым результатом, в одном случае 
получившимся вследствие естественных причин, в другом, примитивном, возникшим 
вследствие произвольных случайных событий. В обоих случаях человеческая 
индивидуальность представляется незначительным случайным продуктом действующих 
субстанций внешней среды. Это воззрение является вполне последовательным для 
архаичной картины мира, в которой обычный отдельный человек не имеет 
существенного значения, преходящ и полностью заменим. Материализм окольным 
путем строжайшего каузализма вновь возвращается к первобытному воззрению. Но 
материалист здесь более радикален в силу своей большей по сравнению с 
первобытным человеком систематичности. Первобытный человек непоследователен, и 
в этом его преимущество: он выделяет мана-личность, приобретшую в процессе 
исторического развития значение божественных фигур, героев и божественных царей,
 которые, вкушая пищу богов, становятся бессмертными. Более того, эта идея 
бессмертия индивида и вместе с тем его непреходящей ценности обнаруживается уже 
на ранних архаичных ступенях, прежде всего в вере в духов, а также в мифах тех 
времен, когда еще не было смерти, которая появилась на свет в результате 
какого-то глупейшего недоразумения или упущения.
 Первобытный человек не осознает в своих воззрениях этого противоречия. Мои 
туземцы уверяли меня, что они ничего не знают о том, какова будет их участь 
после смерти. Человек мертв тогда, когда он больше не дышит. Его тело переносят 
в заросли, где оно пожирается гиенами. Так они размышляют днем; однако по ночам 
они думали о том, что вокруг полно духов покойных, которые наводят порчу на 
человека и скот, нападают на ночных путников и душат их. Европеец вышел бы из 
себя от таких или им подобных противоречий, которыми архаичный дух прямо-таки 
кишит. Ибо он не задумывается о том, что наш культурный мир по-прежнему делает 
то же самое. Имеются университеты, в стенах которых заявляют, что об идеях 
божественного вмешательства не может быть и речи, - наряду с этим там 
существует теологический факультет. Один материалистически настроенный 
натуралист считал непристойным сводить к акту божественного произвола даже 
малейшую вариацию вида животных, и в то же время он был самым настоящим 
приверженцем христианской религии, что и доказывал на деле где только можно. 
Почему же мы должны волноваться из-за непоследовательности первобытного