жаре. Ведь арктическая температура редко опускается ниже 230 градусов над 
абсолютным нулем. Все предметы на земле "теплы" в том смысле, что нигде даже 
приблизительно не достигается абсолютный нуль. Подобным образом, все вещи более 
или менее "благи", и как холод есть не что иное, как уменьшение тепла, так и 
зло есть не что иное, как уменьшение добра, его "отъятие". Аргумент privatio 
boni остается эвфемистическим petltio principii независимо от того, будет ли 
зло считаться уменьшенным добром или же следствием конечности и ограниченности 
сотворенных вещей. Ложный вывод следует из предпосылки "Deus = Summum Bonum" 
(Бог = Высшее Добро (лат.) - Прим. пер.), поскольку немыслимо, чтобы высшее 
благо когда-либо породило зло. Оно просто сотворило добро, а также меньшее 
добро (последнее миряне называют "худшим")46. И, как мы отчаянно мерзнем, 
невзирая на то, что температура на 230 градусов выше абсолютного нуля, так же 
есть люди и вещи, которые, хотя и созданы Богом, добры лишь в минимальной 
степени, а злы - в максимальной.
 Вероятно, именно указанной тенденции отрицать за злом какую бы то бы было 
реальность мы обязаны аксиоме "Omne bonum a Deo omne malum ab homine". Здесь 
выявляется противоречивость той истины, что создатель тепла ответственен также 
за холод ("добро менее добрых"). Мы, конечно, можем признать очевидную правоту 
Августина в том, что по природе все добры, - однако же, недостаточно добры, 
чтобы их испорченность не была настолько же очевидна.
 Не думаю, что кому-либо взбредет в голову назвать то, что происходило и сейчас 
иногда происходит в концлагерях диктаторских режимов "случайным отсутствием 
совершенства"; это прозвучало бы как издевательство.
 Психология не знает, что представляют добро и зло сами по себе; она их знает 
только как суждения об отношениях. "Добром" является то, что кажется подходящим,
 приемлемым или ценным с определенной точки зрения, злом - нечто 
противоположное. Если вещи, называемые нами добром, "реально" благи, то должны 
быть и вещи, так же "реально" являющиеся злом. Для психологии совершенно 
очевидно, что она имеет дело с более или менее субъективными суждениями, то 
есть с психической антитезой, от которой нельзя ускользнуть, поименовав 
ценностные отношения так, чтобы "добро" означало нечто, не являющееся злом, а 
"зло" - нечто, не являющееся добром. Есть вещи, с определенной точки зрения 
представляющие собой крайнее зло, то есть крайне опасные. Есть также вещи в 
человеческой природе, которые крайне опасны и сообразно этому представляются 
злом всякому, кто стоит на их линии огня. Замалчивать такое зло бесполезно, ибо 
ничего, кроме ложного чувства безопасности, подобное самоуспокоение не даст. 
Человеческая природа способна на зло в невероятном количестве, и злые дела 
столь же реальны, как и добрые, в той мере и в тех пределах, в каких 
человеческая психе в состоянии дифференцировать их и выносить суждения. Только 
бессознательное не делает различия между добром и злом. Находясь в царстве 
психологии, никто по-настоящему не знает, которое из них преобладает в мире. Мы 
попросту надеемся, что преобладает добро - так нам удобнее. Никому не дано 
определить, что представляло бы собой всеобщее благо. Сколь глубоко мы ни 
проникнем в относительность и шаткость наших моральных суждений, это все равно 
не сможет избавить нас от указанных недостатков, и те, кто считают себя 
стоящими над добром и злом, оказываются обычно наихудшими мучителями 
человечества, ибо их гложет боязнь собственной ущербности.
 Сейчас, как никогда, важно, чтобы люди не пренебрегали опасностью зла, 
таящегося в них. К несчастью, оно слишком уж реально, и это обязывает 
психологию настаивать на реальности зла и отвергать любое определение, 
рассматривающее его как что-то незначительное или вовсе несуществующее. 
Психология - эмпирическая наука, имеющая дело с реальными предметами. Как 
психолог, я, таким образом, не обладаю ни склонностью, ни компетенцией 
ввязываться в метафизические рассуждения. Я вынужден вступать в полемику лишь 
там, где метафизика вступает на территорию опыта и интерпретирует его способом, 
не оправданным эмпирически. Моя критика privatio boni справедлива исключительно 
в рамках психологического опыта. С научной точки зрения, privatio boni, как 
должно быть для всех очевидно, основывается на petitio principii, когда то, что 
неизменно получается в конце, есть то, что вы уже заложили в начале. 
Аргументация такого рода не обладает силой убедительности. Однако от того факта,
 что подобные аргументы не только используются, но и встречают несомненное 
доверие, нельзя просто отделаться. Данный факт доказывает изначальное наличие 
тенденции отдавать первенство добру, применяя для этого все средства - 
подобающие и неподобающие. Так что, если христианская метафизика упорно 
держится за privatio boni, она, тем самым, предпочитает всегда преувеличивать 
добро и преуменьшать зло. Privatio boni может, таким образом, оказаться 
метафизической истиной. Я не берусь выносить суждения по данному предмету. 
Единственное, на чем я настаиваю, - что в нашей опытной сфере белое и черное, 
свет и тьма, добро и зло выступают эквивалентными противоположностями, всегда 
предполагающими существование друг друга.
 Этот простейший факт получил верную оценку в так называемых "Климентовых 
Проповедях"47 - собрании гностико-христианских сочинений, датируемых 
приблизительно 150 г. н.э. Их неизвестный автор понимает добро и зло как правую 
и левую руку Бога, а творение в целом рассматривает в терминах неразрывных 
брачных пар или бинарных оппозиций. Весьма сходным образом Марин, последователь 
Бардезана, считает добро "светлым" и принадлежащим правой руке (((((((), а зло  
"темным", принадлежащим левой руке (((((((((()48 Левая сторона, к тому же, 
соответствует женскому началу. Так, у Иринея (Adv. haer, I, 30, 3) София 
Prounikos (Сладострастная (греч.) - Прим. пер.) названа Sinistra (Левая (лат.) 
- Прим. пер.) Климент находит это вполне совместимым с идеей Божьего единства.