Мои работы можно рассматривать как определенные этапы моей жизни, в них нашло 
выражение мое внутреннее развитие: обращение к бессознательному в значительной 
мере способствует формированию человека, меняет его личность.
Моя жизнь - это мой труд, моя духовная работа. Одно неотделимо от другого.
Бессознательное задолго наперед подготавливает грядущие события и потому они 
могут быть предугаданы людьми, обладающими даром ясновидения. 
Наши души, как и наши тела, состоят из тех же элементов, что тела и души наших 
предков. Качественная "новизна" индивидуальной души - результат бесконечной 
перекомбинации составляющих; и тела и души носят характер имманентно 
исторический, возникая вновь, они не становятся единственно возможным 
пристанищем - но лишь мимолетным прибежищем неких исходных черт. Мы еще должным 
образом не усвоили опыт Средневековья, античности и первобытной древности. 
Однако нас влечет неумолимый поток прогресса, с дикой силой рвущийся вперед, в 
будущее, и мы вслед за ним все более и более отрываемся от своих естественных 
корней. Мы отрываемся от прошлого и оно умирает в нас, и удержать его 
невозможно. Но именно утрата этой связи, этой опоры, эта неукорененность нашей 
культуры составляет ее т. н. "болезнь": мы в суматохе и спешке, но все более и 
более живем будущим, с его химерическими обещаниями Золотого века, забывая о 
настоящем, упуская совершенно собственные исторические основания. Мы бездумно 
гонимся за новизной, охваченные все возрастающим чувством недостаточности, 
неудовлетворенности и неуверенности. Мы больше не живем тем, что имеем, но 
живем ожиданиями новых ощущений, не живем в свете настоящего дня, но - в 
сумерках будущего, где в конце концов - надеемся мы - взойдет солнце. Чем менее 
мы понимаем, чем жили наши отцы и прадеды, тем менее мы понимаем сами себя. 
Таким образом отдельный человек окончательно утрачивает последние родовые корни 
и инстинкты, становясь лишь частицей в общей массе, и следуя лишь тому, что 
Ницше назвал "Ceist der Schwere" [Приспособления (англ.).], духом притяжения.
Опережающие улучшения в образе жизни, связанные с техническим прогрессом, с т. 
н. "gadgets" , безусловно производят впечатление, но лишь вначале, потом, по 
прошествии времени, они уже кажутся сомнительными, во всяком случае купленными 
слишком дорогой ценой. Никогда они не приносят счастья или благоденствия, но в 
большинстве своем дают иллюзорное облегчение, как всякого рода сокращающие 
время мероприятия на поверку до невыносимости ускоряют темп жизни и оставляют 
все меньше времени. "Omnis fastinatio ex parte - diaboli est" - "Всякая спешка 
- от дьявола", как говорили древние.
Изменения же обратного порядка, напротив, как правило, дешевле обходятся и 
дольше живут, поскольку возвращают нас на простые и испытанные пути, сокращая 
наши потребности в газетах, радио, телевидении и в прочих, якобы сберегающих 
наше время, нововведениях.
В этой книге я говорю очень субъективные вещи, это мое мировидение, которое ни 
в коем случае не должно быть понято как некое измышление разума. Это скорее 
видение, такое, какое приходит к человеку, когда он пытается уйти, отстраниться 
от внешних голосов и образов. Мы гораздо лучше слышим и гораздо лучше видим, 
когда мы не зажаты в пределах настоящего, когда нас не ограничивают и не 
преследуют нужды этого часа и этой минуты, заслоняя и собственно се - эту 
минуту и образы, и голоса бессознательного. Так мы остаемся в неведении, не 
предполагая, насколько присутствует в нашей жизни мир наших предков с его 
элементарными благами, или мы в самом деле отделены от него непреодолимой 
стеной. Наш внутренний покой и благополучие зависят в большей мере от того, в 
какой степени унаследованные исторически фамильные черты находятся в согласии с 
эфемерными требованиями настоящего момента.
Но с другой стороны, детство, возможно, в силу своей наивности, в силу того, 
что мало осознает себя, способно создать совершенный образ цельного и 
самодостаточного человека во всей его неповторимости. Поэтому взгляд ребенка и 
первобытного человека может пробудить у человека взрослого и цивилизованного 
какую-то тоску, какие-то желания, какие-то стремления и потребности ранее 
невостребованные, принадлежащие той части его личности, которая была подавлена, 
затушевана.
В структуре психики, также как в экономике, нет ничего, что происходило бы 
механическим образом, все связано со всем, все имеет цель, и все имеет смысл. 
Но поскольку сознание не в состоянии охватить и осветить всю структуру в целом, 
оно, как правило, не в состоянии понять и этот смысл. Поэтому мы вынуждены 
довольствоваться тем, что мы знаем об этом, и надеяться, что в будущем ученые 
объяснят нам, что же означает это столкновение с тенью Самости. 
Из Найроби мы на маленьком форде отправились в равнину Атхи, где находился 
огромный заповедник. С невысокого холма нам открылся величественный вид на 
саванну, что тянулась до самого горизонта, все было покрыто бесчисленными 
стадами животных: зебр, антилоп, газелей и т. д. Жуя траву и медленно покачивая 
головами, они беззвучно текли вперед как спокойные реки. Это покойное течение 
прерывалось лишь иногда однотонным криком какой-нибудь хищной птицы. Это был 
покой вечного начала, мир, каким он был всегда, до бытия, до человека, до кого 
бы то ни было, кто мог сказать, что этот мир - "этот мир". Я потерял из виду 
своих попутчиков, я чувствовал себя в полном одиночестве. Я казался себе первым 
человеком, узнавшим этот мир, и знанием своим я сотворил его для себя.
В этот момент космологический смысл сознания открылся мне во всей полноте. 
"Quod natura relinquit imperfectum, ars perfl-cit"* [ Что природа оставляет 
несовершенным, довершает искусство (лат.).] - говорили алхимики. Невидимым 
актом творения человек придает миру завершенность, делая существование его 
объективным. Мы приписываем заслугу эту одному лишь Создателю, не предполагая 
того, что тем самым жизнь и самое бытие свое понимаем как некий исчисленный