бессознательных материалов. /1/]
   Кроме воли — значение которой этим отнюдь не отрицается — мы обладаем еще 
творческой фантазией, той иррациональной, инстинктивной функцией, которая 
только и может придать воле содержание, способное примирить противоположности. 
Эту-то функцию Шиллер и постиг интуитивно, как источник символа; но он назвал 
ее «влечением к игре» и этим сделал невозможным использование для дальнейшей 
мотивации воли. Для того чтобы дать воле содержание, он прибегнул к разуму и 
благодаря этому очутился на одной из сторон. Однако он удивительно близко 
подходит к нашей проблеме, когда говорит: «Итак, эта сила ощущения должна быть 
уничтожена, прежде чем закон (то есть разумная воля) заступит место ощущения. 
Недостаточно того, чтобы началось нечто, чего раньше не было. Человек не может 
непосредственно перейти от ощущения к мышлению; он должен сделать шаг назад, 
ибо только через уничтожение известной определенности может вступить в действие 
противоположная. Итак, он должен мгновенно освободиться от всякого определения 
и пройти через состояние простой определяемости. Ему необходимо в известном 
смысле вернуться к тому отрицательному состоянию простой неопределенности, в 
котором он находился в то время, когда ничто еще не влияло на его ощущение. Это 
состояние было лишено всякого содержания, и теперь необходимо соединить такую 
же неопределенность и такую же безграничную определимость с наивозможно большим 
содержанием, ибо непосредственно из этого состояния должно возникнуть нечто 
положительное. Определение, которое человек получает через ощущение, должно 
быть удержано, ибо он не должен терять реальность, но вместе с тем оно должно 
быть устранено, поскольку оно заключает в себе ограничение, ибо должна 
наступить неограниченная определяемость».
   Это малопонятное место может быть без труда понято на основании всего 
вышесказанного; не следует только упускать из виду, что Шиллер постоянно 
склонен обращаться за разрешением проблемы к разумной воле. Но если мы 
отрешимся от этого момента, то слова Шиллера станут вполне ясны. «Шаг назад» и 
есть отличение от противоположных влечений, отрешение и отход либидо от 
внутренних и внешних объектов. Правда, Шиллер имеет здесь в виду прежде всего 
чувственный объект, потому что он всегда стремится, как уже сказано выше, 
перейти на сторону разумного мышления, которое ему кажется необходимым для 
определения воли. А все-таки он чувствует настоятельную необходимость 
упразднить всякое определение. Через это имплицитно дано и отрешение от 
внутреннего объекта, от идеи, — иначе было бы невозможно прийти к полной 
свободе от всякого содержания и определения, иными словами к тому первобытному 
состоянию бессознательности, когда дискриминирующее сознание еще не различало 
субъекта и объекта. Совершенно ясно, что Шиллер разумел под этим то же самое, 
что я разумею под интроверсией в бессознательное.
   «Безграничная определимость» есть, очевидно, нечто похожее на то состояние 
бессознательного, в котором все может воздействовать на все без всякого 
различия. Это состояние пустоты в сознании необходимо соединить с «наивозможно 
большим содержанием». Это содержание, как противоположность пустоте сознания, 
не может быть ничем иным, как бессознательным содержанием, ибо никакого иного 
содержания не дано. Этим, очевидно, выражено соединение бессознательного и 
сознательного, а «из этого состояния должно возникнуть нечто положительное». 
Для нас это «положительное» есть не что иное, как символическое определение 
воли. Для Шиллера это есть «среднее состояние», посредством которого ощущение 
соединяется с мышлением. Такое состояние Шиллер называет «средним настроением», 
в котором одновременно действуют как чувственность, так и разум, причем обе эти 
стороны тем самым взаимно упраздняют свою определяющую силу и превращают 
противоположность в отрицание. Уничтожение противоположностей создает именно ту 
пустоту, которую мы называем бессознательным. Не будучи определено 
противоположностями, это состояние доступно всякому определению. Шиллер 
называет его «эстетическим» состоянием. Замечательно, однако, как он при этом 
упускает из виду, что чувственность и разум в таком состоянии не могут быть 
одновременно «действенными», потому что они, как Шиллер и сам замечает, 
уничтожаются через взаимное отрицание. Но так как что-нибудь должно же быть в 
действии, а у Шиллера нет в распоряжении другой функции, то для него неизбежно 
вступают в действие опять-таки пары противоположностей. Деятельность их 
несомненно существует, но так как сознание «пусто», то ей нет иного места, 
кроме области бессознательного. [Шиллер совершенно верно замечает, что человек 
в эстетическом состоянии равен нулю.] Однако этого понятия у Шиллера нет, 
вследствие чего он и впадает в противоречие. Поэтому «средняя эстетическая 
функция» могла бы сравниться с тем, что мы называем символотворческой 
деятельностью, творческой фантазией. Шиллер определяет «эстетическое состояние» 
как такое отношение предмета «к совокупности наших различных сил (способностей 
души), при котором он не становится определенным объектом ни для одной из них в 
отдельности». Может быть, было бы лучше, если бы Шиллер вместо такого туманного 
определения вернулся к своему прежнему понятию символа, ибо символу свойственна 
способность относиться ко всем психическим функциям, не становясь, однако, 
определенным объектом ни для одной из них в отдельности. Результат достижения 
этого среднего настроения духа Шиллер усматривает в том факте, «что человеку 
дается теперь природная возможность сделать из себя то, что он хочет, — что ему 
вполне возвращается свобода быть тем, чем он должен быть».
   Благодаря тому, что Шиллер рассуждает преимущественно интеллектуально и 
рационально, он становится жертвой своего собственного суждения. На это уже 
указывает выбор такого выражения, как «эстетическое». Будь он знаком с 
индусской литературой, он увидел бы, что исконный образ, который ему здесь 
внутренне преподносится, имеет совсем не «эстетическое» значение, а другое.