заблуждается потому, что при этом теряет из виду недочеты в цивилизации тех 
времен, недочеты, делающие сомнительной неограниченную значимость той культуры. 
Можно сказать, что нет абсолютно совершенной культуры, ибо перевес всегда либо 
на одной, либо на другой стороне: в одном случае идеал культуры можно назвать 
экстравертным, когда главная ценность заложена в объекте и в отношении к нему; 
в другом случае идеал культуры можно назвать интровертным, когда главное 
значение заложено в индивиде или субъекте и в отношении к идее. В первой форме 
культура принимает вид коллективный, в последней же — вид индивидуальный. 
Поэтому вполне понятно, что коллективная культура возникла именно под влиянием 
и воздействием христианства, принцип которого есть христианская любовь (и, 
вследствие ассоциации по контрасту, также и ее противообраз, то есть 
насилование индивидуальности); в этой коллективной культуре единичная личность 
рискует погибнуть, потому что индивидуальные ценности уже принципиально 
обречены на недооценку. Это и породило в представителях немецкого классицизма 
особенное их томление и страстную тоску по античному миру: они видели в нем 
символ индивидуальной культуры и именно поэтому нередко переоценивали и 
чрезмерно идеализировали его. Было также немало попыток подражать греческому 
духу и, так сказать, привить его своим ощущениям и чувствам. Попытки эти нашему 
времени представляются безвкусицей, однако они все же достойны внимания, как 
предвестники индивидуальной культуры.
   В течение 120 лет (1915 год, время работы Юнга над данной книгой. — прим. 
ред.), прошедших с тех пор, что появился в свете разбираемый нами труд, условия 
индивидуальной культуры не только не стали лучше, а, напротив того, ухудшились; 
ныне ведь интерес каждого отдельного человека еще гораздо более поглощен 
коллективными занятиями, нежели во времена Шиллера; поэтому каждому в 
отдельности остается гораздо меньше досуга для развития индивидуальной 
культуры; и оказывается, что у нас в настоящее время существует высокоразвитая 
коллективная культура, по своей организации опередившая все до сих пор 
существовавшее, но зато все более и более подавляющая индивидуальную культуру. 
В наше время зияет глубокая пропасть между тем, что человек есть, и тем, что он 
собой представляет, иными словами, между человеком-индивидом и человеком, 
функционирующим как часть коллектива. Функция его развита, индивидуальность же 
— нет. Или деятельность данного индивида заслужила признание и похвалу, тогда 
он большею частью тождествен со своей коллективной функцией; или мы имеем 
обратный случай, тогда он с ней не тождествен; и если в этом случае он тем не 
менее ценится обществом, то опять-таки лишь в качестве функции; в качестве 
индивидуальных функций он всецело на стороне своих неполноценных, неразвитых 
функций и вследствие этого он является просто варваром; первый же, благодаря 
удачному самообману, сумел закрыть глаза на свое фактическое варварство. 
Несомненно, что такая односторонность принесла обществу неоценимую пользу, ибо 
выгод, завоеванных таким путем, никакими иными путями нельзя было бы добиться; 
по этому поводу Шиллер метко замечает: «Мы придаем единичной силе как бы крылья 
и искусственно выводим ее далеко за пределы, которые как бы положены ей 
природою, только тем, что всю энергию своего духа сосредоточиваем на одной 
точке и стягиваем все наше существо в эту одну силу».
   Однако такое одностороннее развитие неизбежно должно привести к реакции, 
потому что подавленные, неполноценные функции не могут до бесконечности 
устраняться от причастности к жизни и от развития. Неизбежно однажды наступит 
момент «восстановления целостности человека» для того, чтобы и недоразвившемуся 
дать возможность причаститься к жизни.
   Я уже вскользь заметил, что дифференцирование в культурном развитии создает 
в конечном итоге диссоциацию основных функций психической жизни — диссоциацию, 
которая идет дальше дифференцирования способностей и захватывает область общей 
психологической установки, направляющей использование способностей человека в 
ту или другую сторону. При этом культура способствует дифференцированию той 
функции, которая уже по природе своей наиболее способна совершенствоваться. Так,
 у одного человека способность к мышлению, у другого способность к чувству 
особенно доступны дальнейшему развитию; и под давлением требований культуры 
человек будет развивать в себе ту способность, которой его особенно щедро 
наградила природа и которая особенно доступна совершенствованию. Однако такая 
способность совершенствования еще отнюдь не значит, что от данной функции мы 
вправе ожидать особенной производительности и силы; напротив того, благодаря 
такой способности можно скорее предположить известную нежность и неустойчивость 
функции и склонность ее принимать ту или иную форму; поэтому вовсе не сказано 
еще, что именно в этой функции всегда следует искать и находить высшую 
индивидуальную ценность, а может быть, лишь высшую коллективную ценность — в 
том случае, конечно, если она доразвилась до того, чтобы представлять собою 
коллективную ценность. Но, как уже сказано выше, легко может быть, что среди 
запущенных функций скрыты индивидуальные ценности, неизмеримо высшие, которые 
если для коллектива и не имеют большого значения, то для индивидуальной жизни 
являются драгоценнейшим кладом, жизненной ценностью, доставляющей единичному 
человеку чрезвычайную интенсивность и красоту жизни, чего он тщетно искал бы в 
функциях коллективных. Дифференцированная функция дает ему, правда, возможность 
коллективного существования, но удовлетворения и счастья жизни она ему не дает, 
потому что они достигаются лишь раскрытием индивидуальных психических богатств. 
И часто отсутствие последних ощущается в глубинах души как недочет; а 
недосягаемость этих богатств порождает внутренний разлад, который мы, вместе с 
Шиллером, можем сравнить с мучительной раной. «Сколько бы ни выигрывал мир как 
целое от раздельного развития человеческих сил, все же нельзя отрицать того, 
что индивид страдает под гнетом мировой цели. Гимнастические упражнения создают