собственно, психологии в то время не было вовсе: психология является одной из 
самых юных наук. Если бы в те времена существовала психология как наука, то 
Абеляр дал бы объединяющую формулу в esse in anima. Де Ремюза ясно осознал этот 
факт и выразил его следующими словами: «В чистой логике универсалии суть лишь 
термины условного языка. В физике, которая для него скорее трансцендентна, 
нежели опытна, ибо она является настоящей его онтологией, все роды и виды 
основаны на том, откуда в действительности происходит и как слагается все живое.
 Наконец, между чистой логикой и физикой существует нечто среднее, как бы 
переходная наука, которую можно назвать психологией, — тут Абеляр изучает 
возникновение наших понятий и дает всю умственную генеалогию существ, картину 
или символ их иерархии и их реального существования». /32- T.2 P.112/
   Универсалии раньше вещей (Universalia ante rem) и после вещей (post rem) 
остались спорным вопросом и для всех последующих веков — они только сбросили 
свое схоластическое облачение и вновь появились, облеченные в новые формы. По 
существу, это была все та же старая проблема. Попытка ее разрешения смещается 
то в сторону реализма, то в сторону номинализма. Научность XIX века толкнула 
проблему в сторону номинализма, после того как философия начала XIX века более 
удовлетворяла требованиям реализма. Но противоположности уже не так далеки друг 
от друга, как были во времена Абеляра. У нас есть психология, наука-посредница, 
единственная, способная объединить идею и вещь, не насилуя ни той ни другой. 
Такая возможность заложена в самой сущности психологии, но нельзя утверждать, 
что психология до сих пор исполнила эту свою задачу. В этом смысле мы не можем 
не согласиться со словами де Ремюза: «Итак, Абеляр восторжествовал, ибо, 
несмотря на веские ограничения в приписываемых ему номинализме или 
концептуализме, на которые указывает проницательная критика, ум его — 
несомненно, современный нам ум в своем зародыше. Он предупреждает, опережает и 
как бы предсказывает его. Так, белеющий поутру на горизонте свет есть уже свет 
невидимого солнца, которое должно озарить мир».
   Кто не считается с существованием психологических типов и с вытекающим из 
этого фактом, что истина одного является заблуждением другого, для того попытка 
Абеляра будет не чем иным, как еще одним лишним схоластическим хитросплетением. 
Но коль скоро мы признаем наличность двух типов, тотчас же попытка Абеляра 
покажется нам весьма знаменательной. Абеляр ищет среднюю точку зрения в sermo, 
которое является в его разумении не столько «дискурсом», «рассуждением», 
«речью», сколько осмысливающим нечто «предложением», то есть определением, 
пользующимся для закрепления своего смысла несколькими словами. Абеляр не 
говорит о verbum (слово), потому что verbum с точки зрения номиналиста не что 
иное, как «vox» (голос, речь), «flatus vocis» (явление речи, языковой факт, 
словесная конструкция). Именно в том и заключается великая психологическая 
заслуга как древнего, так и средневекового номинализма, что он основательно 
расторгнул первобытное магическое или мистическое тождество слова с объектом — 
слишком основательно даже для того типа, основа которого заложена не в том, 
чтобы крепко держаться за вещи, а в том, чтобы абстрагировать идею и ставить ее 
над вещами. Абеляр, обладавший такой шириной духовного кругозора, должен был 
обратить внимание на эту ценность номинализма. Слово и для него было лишь vox, 
«предложение» же (то есть sermo, по его выражению) представляло для Абеляра 
нечто большее: оно вносило твердый смысл, описывало общее, идейное, мыслимое, 
воспринятое в вещах с помощью мышления. Универсальное жило в sermo и только в 
нем. Теперь становится понятным, почему Абеляра внесли в число номиналистов, 
хотя это и было совершенно несправедливо, ибо он полагал, что универсальное 
более действительно, нежели vox.
   Надо думать, что Абеляру было нелегко изложить свой концептуализм, ибо 
изложение это необходимо должно было состоять из противоречий. В одной из 
сохранившихся оксфордских рукописей мы находим эпитафию на Абеляра, дающую, как 
мне кажется, прекрасное понятие о парадоксальности его учения:
Он учил тому, что слова получают свой смысл от вещей,
И тому, что смысл слов определяет вещи;
Он исправлял заблуждения понятий рода и вида
И доказывал, что и родовые, и видовые понятия
суть лишь обороты речи.
Таким образом оказывается, что животное
и не животное — понятие рода;
Поэтому человек и не человек — вид.
   Если мы стремимся найти выражение, опирающееся в принципе на какую-либо одну 
точку зрения, в данном случае на точку зрения интеллектуальную, то все 
противополагаемое может быть резюмировано не иначе, как в парадоксе. Не следует 
забывать, что разница между номинализмом и реализмом в своей основе не только 
логически-интеллектуальная, но и психологическая и что она в конечном итоге 
сводится к типически-различным психологическим установкам: как по отношению к 
объекту, так и по отношению к идее. Если человек ориентирован на идею, то он и 
постигает, и реагирует с точки зрения идеи. Если же человек ориентирован на 
объект, то он постигает и реагирует под углом зрения своих ощущений. Для него 
все абстрактное имеет лишь второстепенное значение, и все, что в вещах 
постигается мыслью, должно представляться ему не столь существенным, тогда как 
человеку первого типа — как раз наоборот. Человек, ориентированный на объект, 
конечно, будет номиналистом — «название не что иное, как звук пустой и дым» 
(Фауст), — то есть до тех пор, пока он не научился компенсировать свою 
ориентированную на объект установку. Когда же это случится, то он — если только 
он в этом горазд — становится до крайности строгим логиком, которого в смысле 
точности, методичности и сухости трудно превзойти. Идейно ориентированный