словесное понятие, но оно до такой степени реально, что акционерное общество 
электрического завода выплачивает на основании этого понятия дивиденд. И 
административный совет такого завода ни за что не согласился бы признать 
ирреальность материи и прочие метафизические ее свойства. Дело в том, что 
«энергия» есть именно проявление согласованности сил (Konformitat), которую 
никак нельзя отрицать, ибо она изо дня в день настойчиво и неопровержимо 
заявляет о своем существовании. Поскольку предмет реален, а слово условно 
обозначает предмет, постольку и слову надлежит придать «реальное значение». 
Поскольку согласованность предметов реальна, постольку и на долю родового 
понятия, определяющего согласованность предметов, приходится «реальное 
значение», и это значение не должно быть ни меньше ни больше, нежели значение 
слова, обозначающего единичную вещь. Перемещение главнейшей ценности с одной 
стороны на другую является делом индивидуальной установки и психологии данного 
времени. Гомперц, почувствовав такую основу и у Антисфена, указывает на 
следующие пункты: «Трезвый рассудок, отвращение от всякой мечтательности, может 
быть также сила индивидуального чувства, для которого отдельная личность и 
отдельное существо являются выражением полной действительности». Прибавим к 
этому зависть неполноправного гражданина, пролетария, человека, которого судьба 
не щедро наградила красотой и который стремится возвыситься тем, что срывает и 
низводит ценности других. Это особенно характерно для киника, человека, 
постоянно критиковавшего других, для которого ничто не было свято из того, что 
принадлежало другим; не отступал же он и перед нарушением общественной тишины и 
неприкосновенности чужого очага для того, чтобы навязать кому-нибудь свои 
советы.
   Этому, по существу, критическому направлению духа противостоит мир 
платоновских идей с их вечной сущностью. Ясно, что психология творца такого 
мира должна была являть противоположность ориентированию школы вышеописанного, 
критически-разлагающего образования суждений. Мышление Платона абстрагирует от 
множественности вещей и создает синтетически конструктивные понятия, 
определяющие и выражающие, в качестве истинно сущего, общие согласованности 
вещей. Их невидимость и сверхчеловечность являются диаметральной 
противоположностью конкретизму, которым отличается принцип присущности, 
стремящийся свести материал мышления к неповторяемому, индивидуальному, 
вещественному. Но это так же невозможно, как невозможна и исключительная 
значимость принципа предикации, желающего охватить то, что высказывается о 
многих единичных предметах, и возвести до вечной субстанции, незыблемо 
существующей по ту сторону всех неустойчивых явлений. И то и другое образование 
суждений имеет право на существование, и несомненно, что оба имеются в каждом 
человеке. По моему мнению, это лучше всего явствует из того факта, что 
основатель мегарской школы, Эвклид из Мегары, именно и провозгласил принцип 
Всеединого, стоящего неизмеримо высоко и недосягаемо над всем индивидуальным и 
казуистическим. Эвклид слил воедино элеатский принцип «сущего» с «благим», так 
что для него «сущее» и «благое» были понятиями тождественными. Этому 
противополагалось лишь «несущее злое». Это оптимистическое Всеединство, конечно,
 не что иное, как родовое понятие высшего порядка, понятие, которое 
просто-напросто охватывает все сущее и вместе с тем противоречит очевидности, и 
это в гораздо большей мере, нежели платоновские идеи. Таким путем Эвклид создал 
компенсацию критическому разложению конструктивных суждений на одни только 
словесные «вещи». Это Всеединство так далеко и туманно, что оно просто 
перестает выражать какую-либо согласованность вещей; оно не тип, а образ 
желательного единства, которое могло бы спаять беспорядочную кучу единичных 
вещей. Желание такого единства властно возникает во всех, кто придерживается 
крайнего номинализма, поскольку представители его вообще стремятся покинуть 
занятую негативно-критическую позицию. Этим объясняется то, что мы нередко 
находим у такого рода людей общее основное понятие, до крайности невероятное и 
произвольное. И это по той причине, что совершенно невозможно основополагаться 
исключительно на принципе присущности. По этому поводу Гомперц очень метко 
замечает: «Можно думать, что такая попытка будет всегда терпеть неудачу. Но 
успех ее совершенно исключался в ту эпоху, когда отсутствовали исторический 
опыт и сколько-нибудь углубленная психология. Здесь была несомненная опасность, 
что наиболее известные и заметные, но в общем менее важные выгоды оттеснят 
более существенные, но скрытые. Когда за образец брали животный мир или 
первобытного человека и хотели обрезать побеги культуры, то при этом касались 
многого такого, что было плодом долгого развития, продолжавшегося мириады лет».
   Конструктивное суждение, основанное, в противоположность присущности, на 
согласованности вещей, создало общие идеи, принадлежащие к высочайшим 
достояниям культуры. Пусть даже эти идеи принадлежали к числу отживших, все же 
нас с ними связывают нити, которые, по выражению Гомперца, приобрели почти 
неразрывную силу. Он продолжает: «Очевидно, это происходит от глубоко 
коренящегося чувства страха, основывающегося в конце концов на ассоциации между 
почитаемой, или любимой, или просто уважаемой за свою человечность личностью и 
ее бездушной оболочкой, и эта ассоциация образовала крепчайшую связь». «Как 
бездушный труп, так и просто неодушевленное может стать предметом жертвенного 
почитания, например образа, гробницы, знамена. Если же я произвожу над собой 
насилие и разрываю эту связь, то я грубею, и все мои чувства испытывают 
потрясение: ведь они покрывают твердый пол голой действительности как бы 
богатым покровом цветущей жизни. На высокой оценке всего того, что можно 
назвать приобретенными ценностями, основывается вся утонченность, все украшение 
жизни и вся грация, облагорожение животных страстей и, наконец, все искусство. 
Все это киники хотели безжалостно искоренить. Правда, нельзя не согласиться с