номинализмом и реализмом. Под номинализмом понимали то направление, которое 
утверждало, что так называемые универсалии, а именно родовые или общие понятия, 
как, например: красота, добро, животное, человек, не что иное, как nomina 
(имена, названия), слова или, как иронически выражались, flatus vocis (явление 
речи, факт языка). Анатоль Франс говорит: «Что значит мыслить? И как мы мыслим? 
Мы мыслим словами — представим себе только, что философ-метафизик, чтобы 
изобразить систему мира, должен прибегать к — правда, усовершенствованным — 
крикам обезьян или собак». Это крайний номинализм; в такую же крайность впадает 
Ницше, понимая разум как «метафизику речи».
   Реализм, напротив, утверждает существование универсалий — universalia ante 
rem, то есть что общие понятия имеют свое обособленное существование, а именно 
в смысле платоновских идей. Несмотря на свою церковность, номинализм является 
течением, ярко окрашенным скептицизмом, — он стремится отрицать присущее 
абстрактному понятию обособленное существование. Номинализм является, в 
некотором роде, научным скептицизмом внутри самой косной догматики. Его понятие 
реальности неизбежно совпадает с реальностью вещей, познаваемых при посредстве 
внешних чувств, — вещей, индивидуальность которых реальна, если ее 
противопоставить абстрактной идее. Строгий же реализм, напротив, переносит 
ударение на абстрактное и утверждает реальность идеи, ставя универсалии перед 
вещью (ante rem).
а) Проблема универсалий в античном мире.
   Указание на платоновское учение об идеях показывает нам, что корни конфликта 
следует искать в далеком прошлом. Несколько ядовитых замечаний, встречающихся у 
Платона, о «запоздалых ученых старцах» и «нищих духом» указывают нам на 
представителей двух родственных философских школ, плохо мирящихся с 
платоновским духом, а именно киников и мегарцев. Представитель первой школы, 
Антисфен, хотя отнюдь не чуждый сократовской духовной атмосферы и даже друг 
Ксенофонта, относился, однако, глубоко отрицательно к прекрасному платоновскому 
миру идей. Он даже написал полемическую статью против Платона, в которой 
непристойно переделал его имя в (<греч.>), что означает «мальчик-подросток» или 
«мужчина», но в сексуальном плане, так как (<греч.>) происходит от слова (<греч.
>), означающее «penis», «половой член», так что, понимая смысл такой проекции, 
нетрудно уяснить, чьи интересы защищал Антисфен, выступая против Платона. Мы 
видим, что для христианина Оригена именно эта своего рода первооснова и 
олицетворяла дьявола: пытаясь преодолеть последнего, Ориген оскопил себя самого,
 после чего уже беспрепятственно проник в роскошный и пышный мир идей. Антисфен,
 в свою очередь, был язычником дохристианской эпохи, и то, чему фаллос искони 
служил символом, а именно чувственное ощущение, было еще близко его сердцу — и 
не только ему одному, но, как известно, и всей кинической школе, 
провозглашавшей своим лейтмотивом возвращение к природе. Целый ряд причин 
способствовал тому, чтобы выдвинуть конкретное чувство и ощущение Антисфена на 
первый план: он был пролетарий и, как таковой, старался прежде всего возвести 
свою зависть в добродетель; кроме того, он не был (<греч.>); то есть 
чистокровным греком, а принадлежал к пришельцам. Он и преподавал за стенами 
Афин, и как представитель кинической философии щеголял своим пролетарским 
поведением. Да и вся школа состояла из пролетариев или, по крайней мере, из 
людей «с периферии», изощрявшихся в разлагающей критике традиционных ценностей.
   Одним из самых выдающихся представителей этой школы был, после Антисфена, 
Диоген, присвоивший себе прозвище Kyon — «пес»; на гробнице его действительно 
можно было видеть собаку, высеченную из паросского мрамора. Диоген отличался 
великой и горячей любовью к человеку; все его существо было проникнуто истинно 
гуманным пониманием людей, но столь же велика была беспощадность, с которой он 
низводил и попирал все, чему свято поклонялись его современники. Он иронически 
относился к ужасу, который охватывал его современников в театре во время 
рассказа о трапезе Фиеста или о кровосмесительной связи Эдипа со своей матерью; 
свою насмешку он объяснял тем, что в антропофагии, мол, нет ничего плохого, ибо 
мясо человека вовсе не занимает привилегированного положения к мясу других 
животных, и в кровосмесительной связи нет беды и не должно быть страдания, 
доказательством и поучительным примером чему могут послужить наши домашние 
животные. Мегарская школа и школа киников являли много родственных черт. Но не 
была ли Мегара неудачной соперницей Афин? На заре своих дней Мегара обещала 
много: она основала Византию и вторую, гиблейскую Мегару в Сицилии, но вскоре в 
стране возникли внутренние раздоры, от которых она пострадала и быстро дошла до 
полного упадка, в то время как Афины опередили ее во всех отношениях. Грубые 
мужицкие остроты получили в Афинах название «мегарских шуток». Много 
характерных и особенно показательных для мегарской философии черт объясняются 
именно завистью, впитанной с молоком матери. Мегарская философия, как и 
философия киническая, отличалась крайним номинализмом, диаметрально 
противоположным реализму идей у Платона.
   Выдающимся представителем этой школы был Стильпон из Мегары, о котором 
рассказывают следующий характерный анекдот: однажды, увидя на одной из башен 
Акрополя в Афинах дивное изваяние Паллады — творение Фидия, — Стильпон высказал 
чисто мегарское замечание, что это-де дочь не Зевса, а Фидия. Эта шутка как 
нельзя лучше показывает, каков был дух мегарского мышления. Стильпон учил, что 
родовые понятия лишены реальности и объективной значимости, и поэтому, если 
кто-нибудь говорит о «человеке», то говорит ни о ком, ибо не указывает (<греч.
>) (ни того, ни другого). Плутарх приписывает Стильпону изречение (<греч.>), то 
есть что один о другом ничего высказать не может. Родственным учению Стильпона 
было и учение Антисфена. Старейшим же представителем такого образования 
суждений можно, по-видимому, считать Антифона из Рамноса, софиста и