для полного приспособления было бы психологически необходимо, чтобы человек 
равномерно и применял их. Ибо должна же быть какая-нибудь причина для 
существования различных путей психологического приспособления; ясно, что 
недостаточно одного лишь пути, потому что объект, воспринятый, например, только 
мыслью или только чувством, будет постигнут лишь отчасти. При односторонней 
(типической) установке получается недочет в психологическом приспособлении, 
который в течение жизни все возрастает, пока, наконец, рано или поздно, 
нарушается сама способность приспособления, а это толкает субъекта на путь 
компенсации. Компенсация же достигается лишь отрезанием (жертвой) той установки,
 что господствовала до сих пор. Это влечет за собой временную запруженность 
энергии и наводнение каналов, сознательно еще не использованных, но 
бессознательно уже лежащих наготове. Недочет в приспособлении, являющийся 
движущей силой (causa efficiens) для процесса обращения, субъективно дает о 
себе знать в форме смутного чувства неудовлетворенности. Такая атмосфера царила 
в самом начале нашего летосчисления. Необычайная, изумительная жажда искупления 
овладела человечеством и вызвала в Древнем Риме неслыханный доселе расцвет всех 
возможных и невозможных религиозных культов. Не было недостатка и в 
представителях теории изживания (Auslebetheorie), которые вместо «биологии» 
основывались на данных науки тех времен. Кроме того, люди из всех сил 
изощрялись в умозрительных догадках о том, почему человеку живется так плохо; 
однако каузализм тех времен был несколько шире каузализма нашей современной 
науки: искали причины не только в детстве, но погружались уже сразу в 
космогонию, причем измышляли самые разнообразные системы, раскрывающие все, что 
происходило на заре человечества еще раньше и что было причиной того 
невыносимого положения, в котором человечество в конце концов очутилось.
   Жертвы, принесенные Тертуллианом и Оригеном, на наш вкус чрезмерны, но они, 
безусловно, соответствовали духу того времени, духу совершенной конкретности. В 
согласии с этим духом представители гностицизма принимали свои видения за саму 
реальность или, по крайней мере, за нечто к ней относящееся — поэтому и 
Тертуллиан придавал факту своего внутреннего чувства объективную значимость. 
Процесс перемещения установки, воспринятый внутренне и субъективно, гностицизм 
проецировал в виде космогонической системы и верил в объективную реальность 
своих психологических образов.
   В моем труде /28; 29- С.416/ я оставил открытым вопрос об источнике 
своеобразного направления либидо в христианском процессе. В том же труде я 
говорю о расщеплении либидо на две половины, направленные друг против друга. 
Объясняется это односторонностью психологической установки, односторонностью 
столь великой, что компенсация, всплывшая из недр бессознательного, 
принудительно провела свою линию. Гностическое движение в первые века новой эры 
обнаруживает особенно ярко роль бессознательных содержаний в момент 
возникновения и решительного проведения компенсации. Христианство обозначает в 
известном смысле разрушение и жертвоприношение античных культурных ценностей, 
то есть античной установки. Надо ли еще доказывать в наше время, что совершенно 
безразлично, говорим ли мы о том, что творится в наши дни, или о том, что было 
2000 лет тому назад?
2. Богословские споры в раннехристианской церкви.
   Весьма вероятно, что мы встретим типовую противоположность в истории ересей 
и расколов, происходящих в столь богатой спорами Церкви ранних христиан. 
Эбиониты или иудействующие христиане, быть может тождественные с первыми 
христианами вообще, веровали в исключительно человеческую природу Христа и 
считали его сыном Марии и Иосифа, получившим лишь впоследствии посвящение через 
Духа Святого. В этом вопросе эбиониты являются по отношению к докетам 
представителями противоположной крайности, и эта противоположность продолжала 
действовать еще долгое время спустя. Около 320 года н. э. вместе с арианской 
ересью вновь появилась та же борьба противоположностей, хотя и в измененной 
форме, а именно: более ожесточенная в церковно-политическом отношении, но более 
мягкая по содержанию. Арий отрицал предложенную Церковью формулу: <греч.> 
(равный Отцу) — и утверждал: <греч.> (сходный с Отцом). При более внимательном 
исследовании истории великого арианского спора о гомоузии и гомойузии 
(единосущие и подобосущие Христа с Богом) мы увидим, что гомойузия носит 
отпечаток более чувственный, более доступный человеческому чувству, в 
противоположность к чисто умозрительной и абстрактной точке зрения гомоузии. То 
же самое можно, как нам кажется, сказать и о возмущении монофизитов 
(утверждавших абсолютное единство естества Христова) против диофизитской 
формулы, постановленной на Халкедонском вселенском соборе (диофизиты утверждали 
неделимую целость двух естеств в Иисусе, а именно слияние человеческого и 
божественного естества); это возмущение монофизитов опять-таки 
противопоставляет две точки зрения: абстрактную и непредставляемую, с одной 
стороны, и чувственно-естественную, выраженную диофизитской формулой, — с 
другой.
   Вместе с тем нас поражает, что как в арианском движении, так и в споре между 
монофизитами и диофизитами тонкий догматический вопрос играл первенствующую 
роль лишь для тех умов, которые первоначально занялись этой проблемой, но 
отнюдь не для большой массы, которая завладела догматическим спором и 
использовала его в своих партийных интересах. Столь тонкий вопрос и в те 
времена не мог быть двигательной силой для народных масс — массами двигали 
проблемы и претензии, относящиеся к политической власти, ничего общего не 
имевшие с богословским разногласием. Если различение типов тут и имело 
какое-либо значение, то лишь постольку, поскольку оно создавало различные 
пароли, налагавшие на грубые инстинкты толпы красивые этикетки. Но это отнюдь