бессознательное. Так как его сознательное отношение к объекту более или менее 
вытеснено, то оно проходит через бессознательное, где оно и снабжается его 
качествами. Эти качества суть прежде всего инфантильно-архаические. Вследствие 
этого его отношение к объекту становится примитивным и принимает все 
особенности, характеризующие примитивное отношение к объекту. Тогда бывает так, 
как если бы объект обладал магической силой. Незнакомые, новые объекты вызывают 
страх и недоверие, как если бы они таили в себе неведомые опасности; старые, 
традиционные объекты привязаны к его душе как бы невидимыми нитями; каждая 
перемена представляется нарушением или даже прямой опасностью, ибо она, как ему 
кажется, свидетельствует о магической одушевленности объекта. Идеалом 
становится одинокий остров, где движется только то, чему позволено двигаться. 
Роман «Auch Einer» Ф. Вишера (F.Vischer, Leipzig, 1902) дает прекрасную 
возможность заглянуть в эту сторону интровертного состояния души и вместе с тем 
раскрывает и скрытую за ним символику коллективного бессознательного, которую я 
в этом описании типов оставляю в стороне, потому что она принадлежит не только 
типу, а является общераспространенной.
в) Особенности основных психологических функций в интровертной установке.
   1. Мышление
   Описывая экстравертное мышление, я уже дал краткую характеристику 
интровертного мышления, на которую я здесь хотел бы еще раз сослаться. 
Интровертное мышление ориентируется прежде всего на субъективном факторе. 
Субъективный фактор представлен по крайней мере субъективным чувством 
направленности, которое в конечном счете определяет суждения. Иногда масштабом 
до известной степени служит и более или менее готовый образ. Мышление может 
быть занято конкретными или абстрактными величинами, но в решительный момент 
оно всегда ориентируется на субъективно данном. Следовательно, из конкретного 
опыта оно не ведет обратно к объективным вещам, а к субъективному содержанию. 
Внешние факты не являются причиной и целью этого мышления (хотя интровертный 
очень часто хотел бы придать своему мышлению такой вид), но это мышление 
начинается в субъекте и приводит обратно к субъекту, даже если оно делает 
широкие экскурсии в область реальных фактов. Поэтому оно в деле установления 
фактов имеет, главным образом, косвенную ценность, поскольку оно передает 
прежде всего новые воззрения и в гораздо меньшей мере знание новых фактов. Оно 
выдвигает вопросы и теории, оно открывает перспективы и направляет взор вглубь, 
но к фактам оно относится со сдержанностью. Оно принимает их в качестве 
иллюстрирующих примеров, однако они не должны преобладать. Оно собирает факты 
лишь в качестве доказательств, но никогда не ради их самих. Если же это 
случается, то только в виде комплимента в сторону экстравертного стиля. Для 
этого мышления факты имеют второстепенное значение, а преобладающую ценность 
имеет для него развитие и изложение субъективной идеи, изначального 
символического образа, который более или менее туманно вырисовывается пред его 
внутренним взором. Поэтому оно никогда не стремится к мысленной конкретной 
действительности в области мысли, а всегда к претворению темного образа в ясную 
идею. Оно хочет достигнуть фактической действительности, оно хочет видеть 
внешние факты, как они заполняют рамку его идеи, а творческая сила его 
проявляется в том, что оно способно создать и ту идею, которая не была заложена 
во внешних фактах и все же является самым подходящим абстрактным выражением их; 
и его задача исполнена, если созданная им идея представляется как бы исходящей 
из внешних фактов и если она может быть доказана ими в своей верности.
   Но сколь мало удается экстравертному мышлению извлекать из конкретных фактов 
прочное опытное понятие или создавать новые факты, столь же мало удается 
интровертному мышлению всегда претворять свой изначальный образ в 
приспособленную к фактам идею. Подобно тому как в первом случае чисто 
эмпирическое накопление фактов калечит мысль и душит смысл, так интровертное 
мышление обнаруживает опасную склонность втискивать факты в форму своего образа 
или, более того, игнорировать их, для того чтобы иметь возможность развернуть 
свой фантастический образ. В этом случае изображенная идея не сможет скрыть 
своего происхождения из темного архаического образа. Ей будет свойственна 
мифологическая черта, которую можно будет истолковать как «оригинальность», а в 
худших случаях как причудливость, ибо ее архаический характер, как таковой, не 
виден для ученого специалиста, не знакомого с мифологическими мотивами. 
Субъективная убедительность такой идеи обычно бывает велика, — вероятно, тем 
более велика, чем менее она входит в соприкосновение с внешними фактами. Хотя 
представителю идеи может казаться, будто его скудный фактический материал 
является основанием и причиной достоверности и значимости его идеи, однако на 
самом деле это не так, ибо идея извлекает свою убедительность из своего 
бессознательного архетипа, который, как таковой, имеет всеобщее значение и 
истину и будет истинным вечно. Однако эта истина столь всеобща и столь 
символична, что ей всегда нужно сначала вплестись в признанные или способные 
быть признанными познания данного момента, для того чтобы стать практической 
истиной, имеющей какую-нибудь жизненную ценность. Чем была бы, например, 
каузальность, которая не была бы нигде познаваема в практических причинах и 
практических действиях?
   Это мышление легко теряется в необъятной истине субъективного фактора. Оно 
воздает теории ради теории, как будто имея в виду действительные или по крайней 
мере возможные факты, однако с явной наклонностью перейти от идейного к чисто 
образному. Таким путем возникают, правда, воззрения, располагающие многими 
возможностями, из которых, однако, ни одна не становится действительностью, и в 
конце концов создаются образы, которые вообще не выражают больше никакой 
внешней действительности, а являются еще «только» символами того, что