О ней нельзя сказать, что она есть синтезис в том смысле, в каком тема 
Адлера есть антитезис — и только. Будь это так, не было бы цюрихской школы, а 
лишь цюрихское отделение венской школы, считаемое, разумеется последней, за 
ересь. Учение Юнга не есть синтезис. Он только попутно не мог не совершить само 
собой диалектически наметившегося синтезиса — как раз созданием психотипологии 
— и Юнг поступил именно таким образом, в силу того, что нес с собой свою тему, 
в корне иную, нежели фрейдистская. Что это так и не иначе, нельзя здесь 
доказать, а только слегка наметить, ибо несомненные определения тем требуют не 
строчек, а страниц. [Пересмотр фрейдовской теории либидо и учения о 
бессознательном; связанный с этим критически обоснованный скепсис по отношению 
как к фрейдистскому закону сублимации, так и к функциональному значению воли, 
общей психологией почти всегда преувеличиваемому (в угоду этике), — глубочайший 
анализ борьбы противоположностей, коих исполнена наша душа, борьбы, где воля 
большей частью остается бессильной или действует рассудочно — насильно: 
психологическое возникновение символа на почве этой борьбы и его 
«трансцендентная функция» (термин этот взят Юнгом по аналогии с математикой, а 
не с философией) — познавательный подход к безымянным парам противоположностей 
нашего бессознательного через психоаналитически устанавливаемую, от случая к 
случаю изменяющуюся связь их с определенными психическими функциями и 
установками — наконец, вытекающая отсюда необходимость конструировать 
психотипологию (впервые: Contributions a l'etude des types psychologiques // 
Archives de Psychologie. 1913), которая, согласно центральному положению 
психологии между науками о природе и науками о культуре, дает базис для 
понимания индивидуальности (что при прежнем односторонне-патологическом взгляде 
на психоневроз было невозможно); и притом базис этот таков, что он вскрывает 
специфический реляционизм психологии и вносит впервые в науку о душе 
плодотворный (ибо ей имманентный) критицизм. Вообще, ни одна из основных 
психологических функций (то есть мышление, чувство, интуиция, ощущение) не 
может найти своего полного выражения, так сказать, «в терминах» другой, то есть 
мышление, например, напрасно тщится схватить и определить природную сущность 
чувства, интуиции или ощущения — с помощью мышления можно лишь односторонне 
описать другие функции. Вот само собой намечающиеся моменты раскрытия темы Юнга.
]
   Тринадцать лет прошло с тех пор, как начали переводить на русский язык труды 
Юнга и частью отпечатывать редактированные переводы. О Юнге знали тогда лишь в 
тесных кругах сторонников и противников цюрихской школы. Большей популярностью 
он пользовался как в печати, так и в обществе Северной Америки, откуда уже 
тогда приезжало много пациентов и куда Юнг ездил читать публичные лекции. Даже 
в родном городе этот «отставной приват-доцент психиатрии» не числился среди 
местных знаменитостей, гордиться которыми так любят швейцарцы. Выход в свет 
«Психологических типов» (1921) в цюрихском издательстве оставался в течение 
месяцев незамеченным даже в Цюрихе, и пишущему эти строки пришлось на опыте 
убедиться [Редакция главного из здешних органов печати обратилась ко мне с 
просьбой дать большую критическую статью об этом труде. В то время как об 
иностранных монографиях — историко-литературных, религиозно-философских и т. п. 
— помещалось иногда по нескольку больших фельетонов, критической статье о 
типологии Юнга, автора швейцарского, труд которого имеет огромное значение 
вообще, а не только для его специальности, было уделено после долгих 
переговоров всего два фельетона. (Термин «фельетон» Метнер употребляет не 
столько в сатирическом, сколько в критическом смысле, более близком сегодня к 
жанру критического обозрения или научной рецензии. — прим. ред.)], до какой 
степени даже образованнейший круг этого известного своей культурностью города 
оказался отрицательно предубежденным против самого выдающегося своего 
представителя. Выход в свет русского издания этого второго и важнейшего из 
крупных трудов Юнга совпадает с началом повсеместного признания его в научных и 
литературных кругах и с внезапно разросшейся его популярностью. Долго пришлось 
ждать ему, ныне уже пятидесятипятилетнему, пока своеобразие хотя бы его 
воззрений на психоанализ было по достоинству оценено современниками. Не только 
в утомлении сознания образованного читателя, которому примелькались 
многообразные дифференциации в современной культуре, но и в противлении 
сознательном и, главное, в бессознательном следует видеть причину запоздалого 
признания ценности психоаналитической реформы Юнга. Юнг вызывает гораздо 
сильнейшее противление, нежели Фрейд. Гораздо легче и удобнее принять острую 
психосексуальную теорию Фрейда, отведя ей строго очерченное и подобающее ей 
место. Пансексуализм же, как миропонимание, есть притязание чересчур наивное. 
Иначе обстоит дело с аналитической психологией Юнга. Отклонить притязания 
последней не так-то легко. В противоположность психосексуализму она вторгается 
в область всей психической жизни не как тесно сомкнутая колонна, пытающаяся 
вобрать всю эту жизнь в одно кольцо, а как широко развернутая армия, 
разделенная на много отрядов, с различных сторон охватывающих психическую 
область, но, конечно, подчиненных единому намерению (саморегулированию психики 
как энергетического феномена).
   * * *
   Так или иначе, но как-то вдруг все заговорили о Юнге. Его имя, дотоле 
известное наряду с именами других выдающихся психоаналитиков, стало всюду 
произноситься как имя исследователя и мыслителя, имеющего сказать нечто крайне 
важное вообще для недугующей современности. Такие представители новой философии,
 как Бергсон и Кейзерлинг, изучают его труды со вниманием, свидетельствующим о 
заинтересованности более глубокой, нежели как просто очередным номером текущей 
психологической литературы. Оба считают его труды, и в особенности