органом как эстетического творчества, так и познания. Однако эмпатия 
осуществляется на совершенно иной основе, чем абстрагирование. Подобно тому как 
это последнее основано на магическом значении и силе объекта, так эмпатия 
основана на магическом значении субъекта, который овладевает объектом при 
помощи мистической идентификации. Как, с одной стороны, первобытный человек 
находится под магическим влиянием силы фетиша, так, с другой стороны, он 
является и чародеем, и аккумулятором магической силы, «заряжающим» фетиш. (Ср. 
с этим ритуал шуринга у австралийцев. /65/)
   Бессознательное депотенцирование объекта, предшествующее акту вчувствования, 
является также длительным состоянием с более слабым ударением на объект. Но 
зато у вчувствующегося бессознательные содержания оказываются тождественными с 
объектом и сообщают ему неживое и неодушевленное обличье [Потому что 
бессознательные содержания вчувствующегося сами относительно не оживлены.], 
почему эмпатия и становится необходимой для познания сущности объекта. Итак, в 
данном случае можно было бы говорить о постоянном бессознательном 
абстрагировании, которое и выставляет объект как неодушевленный. Ибо 
абстрагирование всегда действует так: оно убивает самодеятельность объекта, 
поскольку она стоит в магическом отношении к душе субъекта. Поэтому 
абстрагирующий сознательно пускает его в ход, чтобы оградить себя от 
магического влияния со стороны объекта. Из априорной неоживленности объектов 
проистекает и доверчивое отношение вчувствующегося к миру: нет ничего, что 
могло бы враждебно повлиять на него и подавить его, ибо лишь он один наделяет 
объект жизнью и душою, хотя его сознанию кажется, что дело обстоит как раз 
обратным образом. В противоположность этому для абстрагирующего мир наполнен 
властно действующими и потому опасными объектами, почему он и ощущает страх и, 
в сознании своей немощи, он избегает слишком близкого соприкосновения с миром, 
чтобы создать те мысли и формулы, с помощью которых он надеется одержать верх. 
Поэтому его психология есть психология угнетенного человека, тогда как 
эмпатирующий подходит к объекту с априористической уверенностью, потому что 
объект, вследствие своей неоживленности, неопасен. Такая характеристика, 
конечно, схематична и отнюдь не стремится охарактеризовать всю сущность 
экстравертной или интровертной установки, она подчеркивает только некоторые 
оттенки, имеющие, однако, немаловажное значение.
   Подобно тому как эмпатирующий, сам того не сознавая, наслаждается в объекте 
самим собою, так абстрагирующий, размышляя над впечатлением, произведенным на 
него объектом, созерцает, не зная того, самого себя. Ибо то, что эмпатирующий 
переносит в объект, есть он сам, то есть его собственное бессознательное 
содержание, и то, что абстрагирующий думает о своем впечатлении от объекта, он 
думает о своих собственных чувствах, явившихся ему в объекте. Отсюда ясно, что 
для действительного постижения объекта нужны обе функции, так же как и для 
действительного эстетического творчества. Обе функции и имеются всегда налицо у 
индивида, но только в большинстве случаев они неравномерно дифференцированы.
   Воррингер усматривает общий корень этих двух основных форм эстетического 
переживания в стремлении к самоотчуждению (Selbstentauberung). /75- S.26/ В 
абстракции человек стремится к тому, чтобы «в созерцании необходимого и 
незыблемого освободиться от случайностей человеческого бытия вообще, от 
кажущегося произвола всеобщего органического существования». В 
противоположность запутывающему и поражающему множеству оживленных объектов 
человек создает себе абстракцию, то есть абстрактный общий образ, властно 
вводящий впечатления в закономерную форму. Этот образ имеет магическое значение 
против хаотической смены переживаний. Человек погружается в этот образ и 
настолько теряет себя в нем, что ставит наконец свою абстрактную истину выше 
реальности жизни и тем самым вообще подавляет жизнь, которая могла бы нарушить 
наслаждение абстрактной красотой. Тем самым он возводит самого себя до 
абстракции, он отождествляет себя с вечной значимостью своего образа и 
застывает в нем, причем образ становится для него до известной степени 
освобождающей формулой. Таким способом он отчуждается от самого себя и 
переносит свою жизнь на свою абстракцию, в которой он ее как бы кристаллизирует.

   Далее, эмпатирующий, вчувствуя в объект свою деятельность, свою жизнь, также 
уходит этим в объект, поскольку эмпатированное содержание представляет собой 
существенную часть субъекта. Субъект становится объектом, он отождествляет себя 
с ним и, таким образом, избавляется от себя самого. Объективируя себя, он 
слагает с себя субъективность. Воррингер говорит: «Но, эмпатируя эту волю к 
деятельности в другой объект, мы и находимся в другом объекте. Мы избавлены от 
нашего индивидуального бытия на то время, пока мы, в нашем стремлении к 
переживаниям, растворяемся во внешнем объекте, во внешней форме. Мы чувствуем, 
как наша индивидуальность как бы вливается в твердые грани, в противоположность 
беспредельной дифференцированности индивидуального сознания. В этом 
самообъективировании лежит отчуждение от себя. Это утверждение нашей 
индивидуальной потребности в действии представляет собой в то же время предел 
для ее беспредельных возможностей, отрицание ее несоединимых 
дифференцированностей. В пределах этой объективации мы, с нашим внутренним 
стремлением к активности, находим отдых». /75- S.27/
   Подобно тому как для абстрагирующегося абстрактный образ является оплотом, 
защитой от разлагающих воздействий бессознательно оживленных объектов [Fr. Th. 
Vischer в своем романе «Auch Einer» дает меткое описание оживленных объектов. 
/80/], так для эмпатирующего перенесение на объект становится защитой от 
разлагающего действия внутренних субъективных факторов, беспредельных 
возможностей фантазии и соответствующих влечений к деятельности, основанной на