неуничтожимые, должны принадлежать области тени - то есть, негативной стороне 
личности. Однако, наступает момент, когда это предположение перестает себя 
оправдывать, поскольку возникающие символы относятся теперь уже к лицу 
противоположного пола: у мужчины к женщине, и наоборот. Источником проекций 
выступает уже не тень, всегда наделенная тем же полом, что и субъект, а некая 
дополнительная по половому признаку фигура. Здесь мы сталкиваемся с анимусом 
женщины и анимой мужчины -двумя соотносительными архетипами, автономный 
бессознательный характер которых объясняет устойчивость их проекций. Хотя тень 
представляет собой мотив, столь же хорошо известный мифологии, как и анима и 
анимус, в ней собрано прежде всего личное бессознательное, а потому ее 
содержимое без особых затруднений поддается осознанию. Этим тень отличается от 
анимы и анимуса, ибо если увидеть тень и распознать ее довольно легко, то анима 
и анимус гораздо дальше отстоят от сознания и в нормальных условиях осознаются 
редко, чтобы не сказать никогда. Тень можно разглядеть при условии некоторой 
самокритичности, - поскольку природа ее личностна. Однако те же трудности, что 
с анимой и анимусом, возникают и с тенью, когда она предстает как архетип. 
Иными словами, вполне в пределах человеческих способностей признать 
относительное зло своей природы, но попытка заглянуть в лицо абсолютного зла 
оказывается редким и потрясающим по воздействию опытом.
   
   1 "Instinct and the unconscious" и "On the Nature of the Psyche", пaр.397
   2 Содержание этой, а также следующей главы взято из лекции, прочитанной в 
Швейцарском обществе практической психологии, Цюрих, 1948 г. Материал впервые 
был опубликован в: Wiener Zeitch-rift fuer Nervenheikunde und deren 
Grenzaebiete, I (1948):4.
   
III. СИЗИГИЯ : АНИМА И АНИМУС

   Что же это за фактор, создающий проекции. На Востоке его называют "Пряхой" 1 
- Майей, своим танцем порождающей иллюзии. Даже если бы мы заранее не знали 
символики сновидений, этот идущий с Востока намек навел бы нас на верный след: 
окутывающий, объемлющий и поглощающий элемент безошибочно указывает на мать2, 
то есть на отношение сына к его реальной матери, к ее образу и к женщине, 
которая для него станет матерью. Его Эрос пассивен как у ребенка: он надеется 
быть пойманным, втянутым, окутанным и поглощенным. В действительности он 
стремится попасть в обороняющий и питающий материнский зачарованный круг, в 
состояние младенца, избавленного от всех хлопот, испытывающего на себе заботу 
всего мира, который прямо-таки заставляет его быть счастливым. Неудивительно, 
что реальность исчезает из поля зрения!
   Если эта ситуация драматизируется (ибо бессознательное обычно драматизирует 
ее), то мы видим перед собой, в психологическом плане, человека, живущего 
регрессивно, стремящегося вернуться в детство, к своей матери, бегущего от 
холодного жестокого мира, отказавшего ему в понимании. Зачастую рядом с ним 
действительно находится мать, которая внешне немало заботиться о том, чтобы ее 
сын стал мужчиной, но на деле не пренебрегает ничем в своих неустанных 
жертвенных стараниях помешать ему повзрослеть и жениться. Между матерью и сыном 
имеется тайный заговор, и можно наблюдать, как каждый из них помогает другому в 
предательстве по отношению к жизни.
   Кто из них виновен в этом - мать или сын? По всей вероятности, оба. 
Неудовлетворенную тоску сына по жизни и по внешнему миру следует принимать 
всерьез. У него есть подлинное желание соприкоснуться с реальностью, заключить 
в объятия землю и заставить житейскую ниву приносить плоды. Однако же все, что 
он делает, - не более чем серия судорожных попыток, ибо и его инициатива, и его 
способность к постоянству подорваны таящейся в нем памятью о том, что мир и 
счастье в мире можно получить как дар - от матери. Тот участок мира, с которым 
он, как всякий человек, вынужден сталкиваться снова и снова, всегда в какой-то 
степени неправилен, поскольку не падает ему в руки, не бежит навстречу, а 
сопротивляется, требует завоевывать себя и слушается только силу. Он, этот мир, 
предъявляет требования к мужеству человека, к его рвению, прежде всего - к его 
смелости и решимости, когда доходит до того, что самое бытие его ложится на 
чашу весов. Здесь ему потребуется вероломный Эрос, способный подвигнуть его на 
забвение матери и на тяготы первой любви в его жизни. Но мать, предвидя такую 
опасность, старательно воспитывала в нем добродетель верности и преданности, 
дабы предохранить его от риска моральной дезинтеграции, сопутствующего любым 
жизненным перипетиям. Он слишком хорошо усвоил эти уроки, а потому остается 
верен матери. Это естественным образом вызывает у нее глубочайшую 
обеспокоенность (например, если в результате, он окажется гомосексуальным), но 
в то же время и дает ей бессознательное удовлетворение несомненно 
мифологического свойства. Ибо воцарившиеся теперь отношения между ними 
воплощают древнейший, священнейший архетип брака матери с сыном. В конце концов,
 что этот пошлый мир, с его актами гражданской регистрации, конвертами с 
зарплатой и ежемесячными взносами за квартиру, может предложить такого, что 
смогло бы перевесить мистический трепет иерогамии? Что окажется важнее 
увенчанной звездами женщины, преследуемой драконом, или же благочестивой тьмы, 
скрывающей брак Агнца?
   Этот миф более, чем какой-либо другой, иллюстрирует природу коллективного 
бессознательного. На данном уровне мать одновременно стара и молода, она - и 
Деметра и Персефона, а сын - одновременно и супруг и дремлющий, свернувшись 
клубочком, младенец. Несовершенства реальной жизни с ее трудностями 
приспособления и многочисленными разочарованиями конечно же никак не могут