По поводу стиха Аввакум, 2,3 ("Ибо видение относится еще к определенному 
времени... и хотя бы оно и замедлило, жди его"), раввин Ионафан говорит: "Если 
бы вы захотели сказать: "Мы ждем [его прихода], он же не ждет", - то в ответ на 
это написано: "И потому Господь медлит, чтобы помиловать вас" (Исайя, 30,18)... 
Но поскольку и он ждет, и мы ждем, что отсрочивает его приход? Божественная 
справедливость отсрочивает его".67 Именно в таком смысле следует понимать 
молитву раввина Иоханана: "Да будет твоей волей, Господи Боже, взглянуть на 
стыд наш и на наши затруднения. Облекись в милосердие твое, облекись в силу, 
окутайся твоею любящей добротой и препоясайся снисходительностью, и пусть 
мягкосердечие и доброта твоя идут пред тобою".68 Здесь звучит необходимый 
призыв к Богу - помнить о своих добрых свойствах. Существует даже традиция, в 
которой Бог обращается с молитвой к самому себе: "Да будет Моя воля на то, 
чтобы Мое милосердие подавило Мой гнев, а Мое сострадание возобладало над 
другими Моими атрибутами".69, Эта традиция подкрепляется следующим рассказом:
   "Раввин Ишмаэль, сын Элиши, рассказывал: "Однажды я вошел в святая святых, 
чтобы воскурить фимиам, и там увидел Акатриэля70 Ях Яхве Зебаота , восседающего 
на высочайшем троне. Он сказал мне: "Иммаэль, сын мой, благослови меня! И я 
ответствовал: "Да будет твоей волей, чтобы Твое милосердие подавило Твой гнев, 
а Твое сострадание возобладало над другими Твоими атрибутами, дабы Ты мог 
общаться с твоими детьми в согласии с атрибутом милосердия и не доходил до 
предела строгого правосудия!" И он ответил мне кивком головы".
   Из этих цитат нетрудно увидеть, каково было воздействие противоречивого 
образа Бога Иова. Он стал предметом религиозных рассуждении внутри иудаизма, а 
при посредничестве каббалы оказал также несомненное влияние на Якоба Беме. В 
его сочинениях обнаруживается сходная амбивалентность, в данном случае - между 
любовью Бога и его "огненным гневом", в коем вечно горит Люцифер.73
   Поскольку психология - не метафизика, нельзя ни выводить какой-либо 
метафизический дуализм из ее утверждений относительно эквивалентности 
противоположностей, ни приписывать им его74. Психологии известно, что 
эквивалентность противоположностей составляет неотъемлемое, необходимое условие 
актов познания, и что без противоположностей невозможно будет никакое 
различение. Не слишком вероятно, чтобы нечто столь тесно связанное с актом 
познания было в то же время свойством самого объекта. Гораздо проще 
предполагать, что именно наше сознание дает первичное наименование вещам и 
оценивает различия между ними, а может быть, оно даже и создает разграничения 
там, где никаких различий не заметно.
   Я столь подробно углубился в доктрину privatio boni потому, что она в 
определенной степени ответственна за чересчур оптимистическую концепцию зла в 
человеческой природе и за чересчур пессимистический взгляд на человеческую душу.
 Для поддержания равновесия раннее христианство с безошибочной логикой 
противопоставило Христу Антихриста. Ибо как можно говорить о "верхе", если нет 
"низа", о "правом", если нет "левого, о "добре", если нет "зла", если одно не 
так же реально, как другое? Только с пришествием Христа дьявол вступил в мир в 
своем качестве реального противовеса Богу: - и, как уже упоминалось, в ранних 
иудео-христианских кругах Сатана считался старшим братом Христа.
   Однако есть еще одна причина, по которой я вынужден подчеркивать значение 
privatio boni. Уже у Василия мы встречаем тенденцию приписывать зло 
предрасположению (diaqesiV) души и одновременно наделять его характером 
"несуществования". Поскольку зло у этого автора проистекает из человеческого 
легкомыслия, оно существует, так сказать, лишь в качестве побочного продукта 
психологического недосмотра, а последний есть такая quantit? n?gligeable 
(Величина, которой можно пренебречь (франц.) - Прим. пер.), что зло и вовсе 
растворяется, как дым. Легкомыслие, в его качестве причины зла, конечно следует 
воспринимать всерьез: но это - фактор, от которого можно избавиться сменой 
позиции. Мы можем поступать иначе, если захотим. Психологическая причинность - 
нечто настолько ускользающее, кажущееся нереальным, что все сводимое к ней 
неизбежно приобретает характер чего-то несущественного, какой-то чисто 
случайной ошибки, значимость которой минимальна. Остается открытым вопрос, до 
какой степени мы обязаны этому предрассудку в нашей нынешней недооценке психе. 
Предрассудок этот тем серьезнее по своим последствиям, что именно из-за него в 
психе усматривается источник всякого зла. Отцы Церкви вряд ли успели заметить, 
какую фатальную власть они приписали душе. Надо быть совсем слепым, чтобы не 
увидеть колоссальную роль зла в мире. В самом деле, потребовалось вмешательство 
самого Бога, дабы избавить человечество от проклятия зла, ибо без такого 
вмешательства человек погиб бы. Если столь подавляющая сила зла приписывается 
душе, результатом может быть только негативная инфляция - то есть демонические 
претензии на власть со стороны бессознательного, еще усиливающие угрозу. Эти 
неизбежные последствия, предвосхищавшиеся фигурой Антихриста, претворились в 
события последнего времени, природа которых соответствует христианской эре Рыб, 
ныне близящейся к завершению.
   В мире христианских идей Христос, несомненно, представляет самость.75 Будучи 
апофеозом индивидуальности, самость имеет атрибуты единственности и 
единовременности. Но поскольку психологическая самость представляет собой 
трансцендентальное понятие, охватывающее совокупное содержимое и сознания, и 
бессознательного, оно поддается описанию только в терминах антиномий;76 то есть,
 если мы хотим дать верную характеристику трансцендентальной ситуации, 
вышеуказанные атрибуты необходимо дополнить их противоположностями. Проще всего 
сделать это в форме кватерниона оппозиций:

    В этой формуле выражена не только психологическая самость, но и