блаженства или бесконечной скорби? Вот что, следовательно,  дает  содержание
высоким образцам всякой эротической поэзии, которая поэтому и  изливается  в
трансцендентных  метафорах,  воспаряющих  над  всем  земным.  Об  этом   пел
Петрарка, это - материал для Сен-Пре, Вертеров  и  Джакопо  Ортизи,  которых
иначе нельзя было ни понять, ни объяснить.  Ибо  на  каких-нибудь  духовных,
вообще  объективных,  реальных  преимуществах  любимой  женщины   не   может
покоиться  та  бесконечно  высокая   оценка,   которую   мы   делаем   нашей
возлюбленной, хотя бы уже потому, что последняя для этого часто недостаточно
знакома влюбленному, как это было в случае с Петраркой. Только дух рода один
может видеть с первого же взгляда, какую цену имеет женщина  для  него,  для
его целей. И великие страсти возникают обыкновенно  с  первого  же  взгляда:
"Любил ли тот, кто сразу не влюбился?" (Шекспир. "Как Вам это  понравится?".
III, 5). Замечательно в этом отношении одно место из  знаменитого,  вот  уже
двести пятьдесят лет, романа "Гузман де Альфараш" Маттео Алемана: "Для  того
чтобы полюбить, не нужно много времени, не нужно размышлять и делать  выбор:
необходимо только, чтобы при первом  и  едином  взгляде  возникло  некоторое
взаимное соответствие и сочувствие, то, что в обыденной  жизни  мы  называем
обыкновенно симпатией крови и для чего надобно особое влияние созвездий" (ч.
II, кн. III, гл.  5).  Вот  почему  и  утрата  любимой  женщины,  похищенной
соперником или смертью, составляет для страстно  влюбленного  такую  скорбь,
горше которой нет ничего: эта скорбь имеет характер трансцендентный,  потому
что она поражает  человека  не  как  простой  индивидуум,  а  в  его  вечной
сущности, в жизни рода, чью специальную волю и поручение он  исполнял  своей
любовью. Оттого-то ревность  столь  мучительна  и  яростна,  и  отречься  от
любимой женщины - это значит принести величайшую из  жертв.  Герой  стыдится
всяких жалоб, но только не жалоб любви; ибо в них вопит  не  он,  а  род.  В
"Великой Зиновии" Кальдерона Децием говорит:
   О небо, значит, ты любишь меня?
   За это я отдал бы - тысячи побед,
   Отступил бы с поля брани и т.д.
   Таким  образом,  честь,  которая  до  сих  пор  преобладала   над   всеми
интересами, сейчас же уступает поле битвы, как  только  в  дело  вмешивается
половая любовь, т.е. интересы рода; на стороне любви оказываются решительные
преимущества, потому что интересы рода бесконечно сильнее, чем самые  важные
интересы, касающиеся только  индивидуумов.  Исключительно  перед  интересами
рода отступают честь, долг и верность,  которые  до  сих  пор  противостояли
всяким другим искушениям и даже угрозам смерти. Обращаясь к  частной  жизни,
мы тоже видим, что ни в одном пункте совестливость не встречается так редко,
как именно здесь: даже люди вполне правдивые и  честные  иногда  поступаются
своею честностью и не задумываясь изменяют  супружескому  долгу,  когда  ими
овладевает страстная любовь, т.е. интересы рода. И кажется даже, что в  этом
случае они находят для себя оправдание более высокое, нежели то, какое могли
бы представить какие бы то ни было интересы индивидуумов, именно потому, что
они поступают  в  интересах  рода.  Замечательно  в  этом  смысле  изречение
Шамфора: "когда мужчина и женщина питают друг к другу  сильную  страсть,  то
мне всегда кажется, что каковы бы ни  были  препоны,  их  разлучающие  (муж,
родные и т.д.), влюбленные предназначены  друг  для  друга  самой  природой,
имеют друг на  друга  божественное  право,  вопреки  законам  и  условностям
человеческого общежития". Кто вздумал бы возмущаться этим, пусть вспомнит то
поразительное  снисхождение,  с  каким  Спаситель  отнесся  в  Евангелии   к
грешнице:  ведь  Он  такую   же   точно   вину   предполагал   и   во   всех
присутствовавших.  С  этой  точки   зрения,   большая   часть   "Декамерона"
представляет собою не что иное, как издевательство и насмешку гения рода над
правами и интересами  индивидуумов,  над  интересами,  которые  он  попирает
ногами. С такою же легкостью гений рода устраняет и  обращает  в  ничто  все
общественные различия и тому подобные отношения, если  они  противодействуют
соединению двух страстно влюбленных существ: в  стремлении  к  своим  целям,
направленным на бесконечные ряды грядущих поколений, как пух, сдувает он  со
своего пути все подобные условности и соображения  человеческих  уставов.  В
силу тех же глубоких оснований,  там,  где  дело  идет  о  цели,  к  которой
стремится любовная страсть, человек охотно идет на всякую опасность, и  даже
робкий становится тогда отважным. Точно так же и в драмах  и  романах  мы  с
участием и отрадой видим, как молодые герои борются за свою любовь, т.е.  за
интересы рода, как они  в  этой  борьбе  одерживают  победу  над  стариками,
которые думают  только  о  благе  индивидуумов.  Ибо  стремления  влюбленных
представляются нам настолько важнее, возвышеннее и потому справедливее,  чем
всякое другое стремление, ему противодействующее, насколько род значительнее
индивидуума. Вот почему основной темой почти всех комедий  служит  появление
гения рода с его целями, которые противоречат личным интересам  изображаемых
индивидуумов и потому грозят разрушить их счастье.  Обыкновенно  гений  рода
достигает  своих  целей,   и   это,   как   соответствующее   художественной
справедливости, дает зрителю удовлетворение: ведь последний  чувствует,  что
цели рода  значительно  возвышаются  над  целями  индивидуума.  И  оттого  в
последнем действии  зритель  вполне  спокойно  покидает  увенчанных  победой
любовников, так как и он разделяет с ними ту иллюзию,  будто  они  воздвигли
этим фундамент собственного  счастья,  между  тем  как  на  самом  деле  они
пожертвовали им для блага рода, вопреки желанию предусмотрительных стариков.
В некоторых неестественных комедиях были  попытки  представить  все  дело  в
обратном виде и упрочить счастье индивидуумов в ущерб целям рода:  но  тогда
зритель чувствует ту скорбь, какую испытывает при  этом  гений  рода,  и  не