все, у нас и времени нет помыслить о вожделении. Если нас спросят,  чего  мы
хотим, мы  должны  бы  ответить:  "Думать  о  ней  и  думать".  Любовь  наша
созерцательна. Когда же со временем проклюнется страсть, мы не  решим  (если
наука не собьет нас с толку), что в  ней-то  и  было  все  дело.  Скорее  мы
почувствуем, что прилив любви, который смыл и разрушил в нас  много  скал  и
замков, добрался и до этой лужицы, всегда лежавшей на  берегу.  Влюбленность
вступает в человека, словно завоеватель, и переделывает по-своему все взятые
земли. До земли полового влечения она доходит не сразу и переделывает ее.
   Лучше всего об этом сказал Оруэлл. Ужасный герой  "1984",  гораздо  менее
похожий на человека, чем  герои  замечательного  "Скотного  двора",  говорит
женщине: "Ты любишь этим заниматься? Не со мной,  я  спрашиваю,  а  вообще?"
Вожделение без влюбленности стремится к  соитию,  влюбленность  -  к  самому
человеку.
   Как неудачна фраза: "Ему нужна женщина!" Строго  говоря,  именно  женщина
"ему" не нужна. Ему нужно удовольствие, мало возможное без женщины.  О  том,
как он ее ценит, можно судить по его поведению через пять минут. Влюбленному
же нужна даже не женщина  вообще,  а  именно  эта  женщина.  Ему  нужна  его
возлюбленная, а не наслаждение, которое она может дать. Никто не прикидывает
в уме, что объятия любимой женщины приятнее всех прочих.  Если  мы  об  этом
подумаем, мы с этим согласимся; но выйдем за пределы  влюбленности.  Я  знаю
только одного человека, совершившего такой подсчет, - Лукреция, и влюблен он
при этом не был. А ответил он так: влюбленность мешает наслаждению,  чувства
отвлекают, труднее со знанием дела смаковать удовольствие (поэт он  хороший,
но, Господи, что же эти римляне были за люди!).
   Читатель    заметит,    что    влюбленность    чудотворно     преображает
удовольствие-нужду в высшее из всех  удовольствий-оценок.  Нужда  направлена
здесь на всего человека, и ценность его выходит далеко за пределы нужды.
   Если бы мы этого не испытали, если бы мы судили со стороны, мы бы  просто
не поняли, как можно желать человека, а не удовольствие,  удобство,  пользу,
которые он способен дать. Действительно, объяснить это  трудно.  Влюбленному
повульгарней это кое-как удается, когда он  говорит:  "Я  бы  тебя  съел!.."
Мильтону удалось больше, когда он писал,  что  тела  ангелов,  состоящие  из
света,  полностью  проникают  друг  в  друга.  Преуспел  и  Чарлз   Уильямс,
сказавший: "Люблю ли я тебя? Да я - это ты!"
   Вожделение  без  влюбленности,  как  все  желания,  связано  с  нами.  Во
влюбленности оно связано скорее с возлюбленной. Оно - средство восприятия  и
средство выражения; потому оно так небрежно относится к наслаждению. Мысли о
наслаждении вернули бы влюбленного в себя. И потом, о чьем наслаждении речь?
Влюбленность уничтожает разницу между словами "брать" и "давать".
   Пока что я просто описываю, еще  не  оцениваю.  Но  неизбежно  встанут  и
нравственные вопросы, и я не скрою, что думаю о них. Все дальнейшее  -  лишь
догадки. Пусть меня поправят те, кто лучше меня жил, влюблялся и верил.
   Раньше считали и теперь считают  люди  попроще,  что  духовная  опасность
влюбленности - именно в вожделении. Старым богословам, видимо, казалось, что
брак опасен полным и душепагубным погружением в чувственность. Писание судит
об этом не так. Апостол Павел, отговаривая новообращенных от  брака,  ничего
по этому поводу не говорит и даже советует не  уклоняться  надолго  друг  от
друга (I Кор. 7,5). Доводы его иные: он боится, что  муж  станет  "угождать"
жене, жена - мужу. Самый брак, а  не  брачное  ложе  может  отвлечь  нас  от
христианской жизни. Я и сам знаю по опыту, что - ив браке, и вне брака -  от
нее сильнее всего отвлекает комариный  рой  каждодневных  забот.  Великое  и
постоянное искушение брака - не сладострастие, а  любостяжание.  Что  же  до
влюбленности, при всем почтении к старым учителям, я помню, что  они  монахи
и, наверное, не знали, как воздействует она на половую  сферу.  Влюбленность
умягчает,  утишает  блудную  страсть.  Не  уменьшая  желания,  она   намного
облегчает воздержание. Конечно, и само поклонение возлюбленной  может  стать
помехой на духовном пути, но причина тому - иная.
   Я скажу позже, в чем, по-моему, духовная опасность  влюбленности.  Сейчас
поговорим об опасности, которая  связана  с  соитием.  Тут  я  разойдусь  во
мнениях не с человечеством, а с теми, кто вещает от его имени. Мне  кажется,
нас учат относиться к этому действию с неверной серьезностью. Чем  дальше  я
живу, тем важнее и многозначительней взирают люди на так называемый секс.
   Один молодой человек, которому я сказал, что некая новая книга  -  чистая
порнография, искренне удивился: "Ну что вы!  Она  такая  серьезная".  Друзья
наши,  поклонники  "темных  богов",   собираются   восстановить   в   правах
фаллический культ.  Самые  малопристойные  пьесы  изображают  все  дело  как
"бездну упоенья", неумолимый рок, религиозный экстаз. А  психоаналитики  так
запугали  нас  бесконечной  важностью  физиологической  совместимости,   что
молодые пары в кровать не лягут без трудов Фрейда,  Крафта-Эббинга,  Хэвлока
Эмиса и д-ра Стопса. Честное слово, им больше помог бы старый добрый Овидий,
который замечал любую муху, но не делал из нее слона. Мы дошли до того,  что
нам прежде всего нужен старомодный здоровый смех.
   "Как же так? - скажут мне. - Ведь это действительно  серьезно".  Еще  бы,
куда уж серьезнее! Серьезно с богословской точки зрения, ибо брачное соитие,
по воле Божией,  -  образ  союза  между  Богом  и  человеком.  Серьезно  как
естественное, природное таинство, брак неба-отца и матери-земли. Серьезно  с
точки зрения нравственной, ибо налагает серьезнейшие в  мире  обязательства.
Наконец (иногда, не всегда), очень серьезно как переживание.
   Но и еда серьезна. С богословской точки зрения мы вкушаем хлеб  в  Святом
Причастии. С нравственной - мы должны кормить голодных. С социальной -  стол