издавна соединяет людей. С медицинской - это знают все, кто болел  желудком.
Однако мы не берем к обеду учебников и не ведем себя за ужином, как в храме.
А если уж кто-то и ведет себя так, то чревоугодник, не святой.
   Нельзя относиться с важностью к страсти, да и невозможно, для этого  надо
насиловать свою природу. Не случайно все языки и все литературы полны  шуток
на эти темы. Многие шутки пошлы, многие гнусны, и все до одной - стары.  Но,
смею утверждать, в них отражено  то  отношение  к  соитию,  которое  гораздо
невинней многозначительной серьезности. Отгоните смех от  брачного  ложа,  и
оно станет алтарем. Страсть обернется  ложной  богиней,  более  ложной,  чем
Афродита, которая любила смех. Люди правы,  ощущая,  что  страсть  -  скорее
комический дух, вроде гнома или эльфа.
   Если же мы этого не ощутим, она сама и отомстит  нам.  Отомстит  сразу  -
ибо, как говорил сэр Томас Браун, она  велит  нам  совершать  "самое  глупое
действие, какое только может совершить умный человек". Если мы относились  к
этому действию серьезно, нам станет стыдно и даже противно, когда, по словам
того же  сэра  Томаса,  "безумие  минует,  и  мы  оглянемся  и  увидим,  как
недостойно и нелепо себя вели".
   Но бывает и месть похуже. Страсть - насмешливое,  лукавое  божество,  она
ближе к эльфам, чем к богам. Она любит подшутить над нами. Когда наконец  мы
можем ей предаться,  она  уходит  от  обоих  или  от  одного  из  нас.  Пока
влюбленные обменивались  взглядами  в  метро,  в  магазине,  в  гостях,  она
бушевала во всю свою силу. И вдруг ее нет, как не было. Сами знаете, сколько
за этим следует досады, обиды, подозрений, жалости к себе. Но если вы ее  не
обожествляли, если вы относились к ней здраво, вы только посмеетесь.  И  это
входит в игру.
   Поистине, Господь шутил,  когда  связал  такое  страшное,  такое  высокое
чувство, как влюбленность, с чисто телесным желанием, неизбежно и  бестактно
проявляющим свою зависимость от еды,  погоды,  пищеварения.  Влюбившись,  мы
летаем; вожделение напоминает нам, что мы - воздушные шары на привязи. Снова
и снова убеждаемся мы, что человек двусоставен, что он сродни  и  ангелу,  и
коту. Плохо, если мы не примем этой шутки. Поверьте, Бог пошутил  не  только
для того, чтобы придержать нас, но и для того, чтобы дать нам ни  с  чем  не
сравнимую радость.
   У нас, людей, три точки зрения на наше тело.  Аскеты-язычники  зовут  его
темницей или могилой души, христиане вроде Фишера [1] -  пищей  для  червей,
постыдным,  грязным  источником  искушений  для  грешника  и  унижением  для
праведника. Поклонники язычества (очень редко знающие  греческий),  нудисты,
служители темных богов славят его  вовсю.  А  святой  Франциск  называл  его
братом ослом.
   "Осел" - то самое  слово.  Ни  один  человек  в  здравом  уме  не  станет
ненавидеть осла или ему  поклоняться.  Это  полезная,  двужильная,  ленивая,
упрямая,  терпеливая,  смешная  тварь,  которая  может  и  умилить  нас,   и
рассердить. Сейчас он заслужил морковку, сейчас - палку. Красота его  нелепа
и трогательна. Так и тело: мы не уживемся с ним, пока не поймем,  что  среди
прочего оно состоит при нас шутом. Да это и понимают  все  -  и  мужчины,  и
женщины, и дети, - если их не сбили с толку теории. То, что у нас есть тело,
- самая старая  на  свете  шутка.  Смерть,  живопись,  изучение  медицины  и
влюбленность велят нам иногда об этом забыть. Но ошибется тот, кто  поверит,
что так всегда и будет во влюбленности. На самом деле,  если  любовь  их  не
кончится скоро, влюбленные снова и снова ощущают, как  близко  к  игре,  как
смешно, как нелепо телесное ее выражение. Если  же  не  чувствуют,  тело  их
накажет. На таком громоздком инструменте не сыграешь небесной мелодии; но мы
можем обыграть и полюбить  самую  его  громоздкость.  Высшее  не  стоит  без
низшего.  Конечно,  бывают  минуты,  когда  и  тело  исполнено  поэзии,   но
непоэтичного в нем гораздо больше. Лучше взглянуть  на  это  прямо,  как  на
комическую интермедию, чем делать вид, что мы этого не замечаем.
   Интермедия нужна нам. Наслаждение, доведенное до предела, мучительно, как
боль. От счастливой любви плачут, как от горя. Страсть не всегда приходит  в
таком обличье, но часто бывает так, и потому мы не должны забывать о  смехе.
Когда естественное кажется божественным, бес поджидает за углом.
   Легкость особенно нужна,  если  мужчина,  пусть  ненадолго,  ощутит  себя
властелином,  победителем,  захватчиком,  женщина  -  добровольной  жертвой.
Любовная игра бывает и грубой, и жестокой. Разве могут  нормальные  люди  на
это идти? Разве могут христиане это себе позволить?
   Мне кажется, это не причинит вреда при одном условии. Мы должны  помнить,
что участвуем в некоем "языческом таинстве". В  дружбе  каждый  представляет
сам себя. Здесь мы тоже - представители,  но  совсем  иные.  Через  нас  все
мужское и все женское начало мира, все активное и все пассивное, приходит  в
единение. Мужчина играет Небо-Отца, Женщина  -  Мать-Землю;  мужчина  играет
форму, женщина - материю. Поймите глубоко и правильно слово "играет". Тут  и
речи нет о притворстве. Мы участвуем, с одной стороны, в мистерии, с  другой
- в веселой шараде.
   Женщина, приписавшая лично себе эту полную жертвенность, поклонится идолу
- отдаст мужчине то, что принадлежит Богу. Мужчина, приписавший себе  власть
и силу, которой его одарили на считанные  минуты,  будет  последним  хлыщом,
более того, богохульником. Но можно играть по  правилам.  Вне  ритуала,  вне
шарады и женщина, и мужчина - бессмертные души, свободные  граждане,  просто
два взрослых человека. Не думайте, что мужчина, особенно властный в  соитии,
властен и в жизни; скорей наоборот. В обряде  же  оба  -  бог  и  богиня,  и
равенства между ними нет; вернее, отношения их асимметричны.