В нашем культурном обществе  женщины  находятся  под  таким  же  влиянием
воспитания, но, кроме того, еще и под влиянием поведения  мужчин.  Для  них,
разумеется, одинаково дурно и в том случае, когда они не находят  в  мужчине
его половой мужской силы, как и тогда, когда повышенная вначале оценка их  в
период влюбленности сменяется  после  обладания  пренебрежением.  У  женщины
существует очень слабая потребность в унижении полового объекта; в  связи  с
этим находится, несомненно, и то обстоятельство, что  обычно  у  женщины  не
проявляется ничего похожего на половую  переоценку  мужчины.  Но  длительное
половое воздержание и удержание чувственности в области фантазии вызывают  у
нее другое важное последствие. Впоследствии она уже  не  в  силах  разрушить
связь между чувственными переживаниями и запретом и  оказывается  психически
импотентной, то есть фригидной, в то время,  когда  ей  наконец  разрешаются
подобного рода переживания. Поэтому  у  многих  женщин  является  стремление
сохранить тайну еще даже и тогда,  когда  сношения  ей  уже  разрешаются;  у
других появляется способность нормально чувствовать  только  в  том  случае,
когда условия запрета снова  имеют  место  при  какой-либо  тайной  любовной
связи. Изменяя мужу, она в состоянии  сохранять  любовную  верность  второго
разряда.
   Я полагаю, что условие запрета имеет  в  любовной  жизни  женщины  то  же
значение, что унижение полового объекта у мужчины. Оба  являются  следствием
длительного откладывания начала  половой  жизни  после  наступления  половой
зрелости, как этого требует воспитание ради культурных целей. Оба  стремятся
прекратить психическую импотенцию, которая  является  следствием  отсутствия
слияния чувственного и нежного  течений.  Если  следствия  одной  и  той  же
причины оказываются различными у мужчины и  у  женщины,  то  причиной  этому
является, быть может, иное различие  в  поведении  обоих  полов.  Культурная
женщина обыкновенно не нарушает запрета в течение периода ожидания, и, таким
образом, у нее создается  тесная  связь  между  запретом  и  сексуальностью.
Мужчина нарушает  большей  частью  запрет  под  условием  унижения  полового
объекта, и поэтому это условие и  переносится  в  его  последующую  любовную
жизнь.
   Ввиду  столь  сильно  назревшего  в   современном   культурном   обществе
стремления  к  реформе  половой  жизни,  считаю  нелишним   напомнить,   что
психоаналитическому исследованию так же чужды какие бы то ни было тенденции,
как и всякому другому. Оно стремится лишь к  тому,  чтобы  вскрыть  связи  и
зависимости, находя в скрытом причину общеизвестного. Психоанализ  не  может
ничего иметь против того, чтобы его выводы были использованы при  проведении
реформы для создания полезного вместо  вредного.  Но  он  не  может  заранее
сказать, не будут ли те или иные установления иметь следствием другие, более
тяжелые жертвы.
   Тот факт, что культурное обуздание любовной жизни влечет за  собой  общее
унижение полового объекта, должен нас побудить  перенести  наше  внимание  с
объектов  на  самые  влечения.  Вред  первоначального  запрета  сексуального
наслаждения сказывается в том, что позднейшее разрешение его в браке не дает
уже полного удовлетворения. Но и неограниченная  половая  свобода  с  самого
начала не приводит к лучшим результатам.  Легко  доказать,  что  психическая
ценность   любовной   потребности   понижается   тотчас   же,   как   только
удовлетворение становится слишком  доступным.  Чтобы  увеличить  возбуждение
либидо,  необходимо  препятствие;  и  там,  где  естественные  сопротивления
удовлетворению оказываются недостаточными, там люди  всех  времен  создавали
условные препятствия, чтобы  быть  в  состоянии  наслаждаться  любовью.  Это
относится как к отдельным индивидам, так и  к  народам.  Во  времена,  когда
удовлетворение любви не  встречало  затруднений,  как,  например,  в  период
падения античной культуры, любовь была обесценена, жизнь пуста.  Нужны  были
сильные "реактивные  образования",  чтобы  создать  необходимые  аффективные
ценности. Все  это  дает  основание  утверждать,  что  аскетические  течения
христианства дали любви психическую ценность, которой ей  никогда  не  могла
дать языческая древность. Наивысшего значения любовь достигла у аскетических
монахов, вся жизнь которых была  наполнена  почти  исключительно  борьбой  с
либидинозными искушениями.
   Объяснение  встречающихся  в  этой  области   неясностей   прежде   всего
обращается, разумеется, к общим свойствам  наших  органических  влечений.  В
общем,  конечно,  совершенно  верно,  что  психическое   значение   влечения
повышается в связи с отказом от его удовлетворения. Стоит только попробовать
подвергнуть  одинаковому  голоданию  группу  самых  разнообразных  людей.  С
возрастанием властной потребности в  пище  сглаживаются  все  индивидуальные
различия,   вместо   них   наступают   однообразные    проявления    единого
неудовлетворенного влечения. Но верно ли, что с удовлетворением влечения так
уж сильно понижается его психическая ценность?  Стоит  вспомнить,  например,
отношение алкоголика к вину. Разве  не  правда,  что  вино  дает  алкоголику
всегда одно и то же токсическое удовлетворение, часто сравниваемое в  поэзии
с эротическим, его можно сравнить с  эротическим  с  точки  зрения  научного
понимания? Слыхали ли вы, чтобы пьяница принужден был вечно менять  напитки,
потому что он теряет вкус к одному и тому же напитку? Напротив, привычка все
больше и больше укрепляет связь между человеком и излюбленным  сортом  вина.
Слыхали ли вы, чтобы пьяница проявлял потребность отправиться в страну,  где
вино дорого или где запрещено его  пить?..  То,  что  говорят  наши  великие
алкоголики, например Беклин, о своем отношении к вину, звучит как  чистейшая
гармония, как образец счастливого брака. Почему  же  у  любящего  совершенно
иное отношение к своему сексуальному объекту?