ом итоге станем серьезнее, чем прежде, 
относиться и к самой идее человечности (биологической), и к индивидуальным 
различиям между людьми. Рано или поздно мы научимся думать об этих феноменах 
по-новому. Во-первых, мы поймем, что человечность – слишком пластичное и 
хрупкое, легко изменяемое и уничтожаемое явление, что вторжение в процесс 
дочеловечивания и стремление грубо воздействовать на индивидуальные особенности 
человека может порождать всевозможные тонкие, почти неуловимые формы патологии. 
Это понимание, в свою очередь, поставит перед нами весьма деликатную задачу 
поиска и раскрытия характера, конституции, скрытых наклонностей каждого 
индивидуума, с тем, чтобы индивидуум мог расти и развиваться в своем стиле, 
индивидуальном и неповторимом. Такой подход потребует от психологов гораздо 
большего внимания к тем едва уловимым психологическим и физиологическим 
нарушениям, к тем страданиям, которыми человек расплачивается за отрицание и 
забвение своей истинной природы и которые порой не осознаются им и ускользают 
от внимания специалистов. Это, в свою очередь, означает гораздо более точное, и 
вместе с тем более широкое употребление термина "правильное развитие", 
распространение его на все возрастные категории. 
Завершая эту мысль, хочу сказать, что мы должны быть готовы к тяжелым моральным 
последствиям, которые с неизбежностью повлечет за собой уничтожение социальной 
несправедливости. Чем менее весомым будет становиться фактор социальной 
несправедливости, тем громче будет заявлять о себе "биологическая 
несправедливость", заключающаяся в том, что люди приходят в этот мир, имея 
различный генетический потенциал. Ведь если мы соглашаемся предоставить каждому 
ребенку возможность полного развития его потенций, мы не можем отказать в этом 
праве и биологически ущербным детям. Кого винить в том, что ребенок родился со 
слабым сердцем, с больными почками или с неврологическими дефектами? Если во 
всем виновата матушка-природа, то как компенсировать ущерб самооценке 
индивидуума, с которым так "несправедливо" она обошлась? 
В этой главе, как и в других своих работах, я пользуюсь понятием "субъективная 
биология". Оно, как мне кажется, служит мостиком через пропасть, которая 
издавна разделяет субъективное и объективное, феноменологию и поведение. Я 
надеюсь, что мое открытие, суть которого сводится к тому, что человек может 
изучать и познавать свою собственную биологию интроспективно и субъективно, 
окажется полезным для специалистов, и особенно для биологов. 
Глава 9, в которой речь идет о деструктивности, подверглась весьма существенной 
переработке. Теперь я склонен рассматривать деструктивность в рамках более 
широкой категории, как один из аспектов психологии зла, и надеюсь, что 
проделанный мною тщательный анализ данного аспекта убедит ученых в возможности 
и осуществимости эмпирического, научного подхода к проблеме зла в целом. 
Развернув проблему зла лицом к эмпирическому опыту, подчинив ее юрисдикции 
науки, мы вправе надеяться на все большее понимание данной проблемы, а 
понимание, как известно, всегда влечет за собой открытие тех или иных путей 
решения проблемы. 
Мы уже знаем, что агрессия детерминирована как генетическими, так и культурными 
факторами. Но я также счел необходимым провести различие между здоровой и 
нездоровой агрессией. 
Очевидно, что в причинах человеческой агрессии нельзя винить только общество 
или только природу человека, и точно так же очевидно, что зло как таковое не 
может быть только социальным или только психологическим продуктом. Это 
настолько банально, что не стоило бы и говорить об этом; однако, к сожалению, 
мне приходится встречать людей, которые не только верят в подобного рода 
несостоятельные теории, но и действуют, сообразуясь с ними. 
В главе 10 "Экспрессивный компонент поведения" я употребляю понятие 
"аполлонический контроль", означающее такие формы регуляции поведения, которые 
не угрожают, а напротив, благоприятствуют удовлетворению потребности. Я считаю 
это понятие чрезвычайно важным как для теоретической, так и для прикладной 
психологии. Именно употребление этого понятия дало мне возможность провести 
грань между импульсивностью (связанной с нездоровьем) и спонтанностью 
(связанной со здоровьем), грань, крайне необходимую сегодня, особенно для 
молодежи, как, впрочем, и для всех тех, кто склонен видеть в любом ограничении 
инструмент подавления. Надеюсь, проведенное мною различие принесет такую же 
пользу другим, какую оно принесло мне. 
Я не ставил перед собой задачу решить такие извечные проблемы, как проблемы 
морали, политики, свободы, счастья и т.п., но уверен, что уместность и мощь 
предложенного мною концептуального орудия будут очевидны для всякого серьезного 
мыслителя. Психоаналитик наверняка отметит, что мое решение в известной мере 
перекликается с тем компромиссом между принципом удовольствия и требованиями 
реальности, о котором писал Фрейд. Думаю, что анализ подобия и отличия моей 
теории с любой другой станет полезным упражнением для увлеченного теоретика 
психодинамической психологии. 
Из главы 11 я попытался устранить все сомнительные места, которые могли бы 
вызвать у читателя недоумение или замешательство; я однозначно связал понятие 
самоактуализации с людьми зрелого возраста. Разработанные мною критерии 
самоактуализации позволяют мне с большой долей уверенности утверждать, что 
феномен самоактуализации не встречается у молодежи. Молодые люди, по крайней 
мере в нашей культуре, не успевают вполне сформировать представление о себе и 
обрести самостоятельность: в силу недостатка опыта они не в состоянии постичь 
тихую постромантическую любовь и преданность; они, как правило, еще не нашли 
свое место в этой жизни, не нашли свое призвание, не выстроили тот алтарь, на 
который могли бы положить все свои способности и таланты. У них нет пока 
собственной системы ценностей, нет жизненного опыта, который предполагает не 
только переж