самоуважении, потребностью в 
положительной репутации и в определенном уровне общественного положения; и 
наконец, потребностью в самоактуализации, то есть в воплощении заложенных в 
каждом из нас самобытных и общевидовых возможностей. Этот перечень потребностей 
широко употребим в психологии хотя бы потому, что фрустрация любой из этих 
потребностей приводит к психопатологии. 
Менее изучены, но все же достаточно известны потребности когнитивного ряда – 
потребность в познании (любопытство) и потребность в понимании (потребность в 
философской, теологической, ценностной теории). 
И наконец, меньше всего исследованы такие человеческие потребности и стремления,
 как потребность в красоте, симметрии, простоте, завершенности и порядке (их 
можно назвать потребностями эстетического характера), а также экспрессивные 
потребности, потребность в эмоциональном и моторном самовыражении, по всей 
вероятности, непосредственно связанные с эстетическими потребностями. 
У меня складывается впечатление, что все остальные известные нам потребности, 
нужды, желания и побуждения либо служат средством, приближающим нас к 
удовлетворению этих основополагающих, базовых потребностей, либо невротичны по 
своей природе, либо представляют собой продукт научения. 
Очевидно, что человек, занимающийся философией науки, движим прежде всего 
потребностями когнитивного ряда. Только благодаря неиссякаемому любопытству, 
свойственному человеку, наука достигла нынешней естественно-исторической стадии 
развития, только благодаря нашему настойчивому стремлению к знанию, осмыслению 
и систематизации она вознеслась до столь высоких уровней абстрагирования. 
Именно второе условие – присущая только человеку потребность в осмыслении и 
построении теории – представляет собой условие sine qua nоn для науки, потому 
что зачатки любопытства мы можем наблюдать и у животных (172, 174). 
Однако другие человеческие потребности и мотивы также играют свою роль в 
развитии науки. Мы довольно часто упускаем из виду, что первые теоретики науки 
искали в ней прежде всего практическую пользу. Бэкон (24), например, видел в 
науке средство борьбы с болезнями и нищетой. Даже древние греки, несмотря на 
приверженность платоновской идее чистого и созерцательного разума, не забывали 
о практической, гуманитарной устремленности науки. Зачастую главным, исходным 
мотивом деятельности ученого становится высокая человечность, чувство родства с 
человечеством, или, вернее, неистребимое человеколюбие. Многие ученые посвящают 
себя науке, имея в сердце ту же цель, что и врач, посвящающий себя медицине, – 
благую цель помощи другому человеку. 
И наконец, мы должны отдавать себе отчет в том, что практически любая 
человеческая потребность может подтолкнуть человека на стезю научного труда, – 
другой вопрос, станет ли он ученым в высоком смысле этого слова. Человек может 
рассматривать науку как образ жизни, как источник престижа, средство 
самовыражения или средство удовлетворения любой из бесчисленного множества 
невротических потребностей. 
Деятельность большинства людей, как правило, мотивирована не каким-то одним, 
исключительным и всеохватывающим мотивом, а комбинацией множества 
разнонаправленных и одновременно действующих мотивов. Поэтому, осторожности 
ради, я склонен предположить, что любой отдельно взятый человек, работающий на 
поприще науки, движим не только человеколюбием, но и простым человеческим 
любопытством, не только стремлением к почету и уважению, но и желанием 
заработать деньги и т.д. и т.п. 
Синергическая природа рациональности и импульсивности
Похоже, все уже согласны с тем, что глупо и бессмысленно продолжать 
противопоставлять разумное начало животному, ибо разум так же "животен", как 
потребность в пище, по крайней мере, у такого животного, как человек. 
Побуждение, импульс не обязательно противоречит уму и здравому смыслу, ибо 
здравый смысл сам по себе есть импульсом. Во всяком случае, мы, кажется, все 
больше и больше осознаем, что у здорового человека рациональное и импульсивное 
начала синергичны, скорее пребывают в согласии, нежели противоборствуют друг 
другу. В данном случае нерациональное вовсе не синоним иррационального или 
антирационального; скорее, мы имеем дело с предрациональным. Если же мы 
сталкиваемся с принципиальным несоответствием или даже антагонизмом между 
конативной и когнитивной сферами, можно почти наверняка предположить, что мы 
имеем дело с социальной или индивидуальной патологией. 
Потребность в любви и уважении столь же "священна", как и устремленность к 
истине. Так же и "чистую" науку нельзя назвать более достойной, нежели науку 
"очеловеченную", но нельзя назвать и менее достойной. Человек нуждается как в 
первом, так и во втором, и противопоставление здесь неуместно. Научный труд 
может быть игрой ума, а может рассматриваться как высокое служение, причем 
первое не исключает второго. Насколько правы были древние греки в их 
безусловном уважении к разуму и логике, настолько же они ошибались, приписывая 
разуму исключительное значение. Аристотель не сумел понять, что человеческая 
природа определяется не только разумом, но и любовью. 
Когнитивные и эмоциональные потребности иногда конфликтуют между собой, 
удовлетворение первых зачастую приводит к фрустрации вторых, но это вовсе не 
означает, что согласие между ними принципиально невозможно; скорее, мы имеем 
дело с проблемой интеграции двух классов потребностей, с проблемой координации 
и соразмерности. Очевидно, что стремление к абстрактному знанию, к знанию в 
высшей степени надчеловеческому, этакое внеличностное любопытство, может стать 
препятствием для удовлетворения иных, не менее важных потребностей, например, 
потребности в безопасности. Говоря об этом, я имею