есколько  часов сидели около  дома  в  полном
молчании,  как  если  б они были в трансе.  Однако,  они  не
спали.  Я пару раз прошел перед ними; дон Хуан проводил меня
глазами, и так же сделал дон Хенаро.
     -  Тебе  нужно говорить о растениях прежде, чем  ты  их
сорвешь, - сказал дон Хуан. Он ронял свои слова размеренно и
повторил  свое  высказывание три раза как бы для того,  чтоб
привлечь  мое  внимание. Никто на сказал ни слова,  пока  он
говорил.
     -  Для  того, чтобы  в и д е т ь   растения, ты  должен
говорить  с  ними персонально, - продолжал он. -  ты  должен
знать  их  индивидуально, тогда растения  смогут  рассказать
тебе о них все, что ты захочешь о них узнать.
     Время  клонилось  к вечеру. Дон Хуан сидел  на  плоском
камне  лицом к западным горам; дон Хенаро сидел рядом с  ним
на соломенной циновке, лицом на север. Дон Хуан сказал мне в
первый  день, когда мы приехали туда, что это - их "позиции"
и что я должен садиться на землю в любом месте напротив них.
Он  сказал,  что когда мы сидим в таких позициях,  я  должен
быть  повернут лицом к юго-востоку и смотреть на них  только
мельком.
     -  Да,  так  обстоит дело с растениями, не  так  ли?  -
сказал  дон  Хуан,  повернувшись   к  дону  Хенаро,  который
согласился подтверждающим жестом.
     Я  сказал,  что  причиной моего невыполнения  этой  его
инструкции  было то, что я чувствовал себя несколько  глупо,
разговаривая с растениями.
     - Тебе не удалось понять, что маг не шутит, - сказал он
жестко,  - тогда маг добивается того, чтобы   в и д е т ь ,
он добивается того, чтобы получить силу.
     Дон  Хенаро уставился на меня. Я делал заметки, и  это,
казалось,  поражало его. Он улыбнулся мне, потряс головой  и
что-то  сказал  дону Хуану. Дон Хуан пожал  плечами.  Видеть
меня пишущим дону Хенаро казалось весьма странным. Дон Хуан,
я  полагаю,  уже привык к тому, что я все записываю,  и  тот
факт,  что я пишу, когда он говорит, больше не удивлял  его.
Он  мог  продолжать  говорить, казалось, не замечая,  чем  я
занят. Однако, дон Хенаро продолжал смеяться, и мне пришлось
прекратить  записывать для того, чтобы не прерывать  настроя
разговора.
     Дон  Хуан  еще  раз подтвердил, что  поступки  мага  не
следует принимать за шутки, потому что маг играет со смертью
на  каждом  повороте пути. Затем он начал рассказывать  дону
Хенаро,  как  однажды  ночью  я посмотрел  на  огни  смерти,
следовавшей  за  нами во время одного из наших  путешествий.
Рассказ  оказался очень смешным. Дон Хенаро катался от смеха
по земле.
     Дон  Хуан извинился передо мной и сказал, что его  друг
подвержен  приступам  смеха.  Я  взглянул  на  дона  Хенаро,
который, как я думал, еще катался по земле, и увидел, что он
делает  совершенно  необычную вещь. Он стоял на  голове  без
помощи  рук,  а  его ноги были сложены так, как если  бы  он
сидел.  Зрелище  до  того не шло ни в какие  ворота,  что  я
вскочил.  Когда  я  понял, что он  делает  нечто  совершенно
невозможное  с точки зрения механики тела, он вернулся опять
в  нормальное положение. Однако дон Хуан был, видимо, знаком
с  тем,  что произошло, и приветствовал  представление  дона
Хенаро раскатистым смехом.
     Дон  Хенаро,  казалось, заметил мое замешательство.  Он
пару раз хлопнул в ладоши и крутнулся по земле; очевидно, он
хотел,  чтоб  я следил за ним. То, что сначала я  принял  за
катание  по  земле, было, фактически, раскачиванием  тела  в
сидячем  положении  так,  что  голова  касалась  земли.  Он,
видимо,  достигал  своей нелогичной позы,  набирая  крутящий
момент,  раскачиваясь несколько раз, пока инерция не выведет
его тело в вертикальное положение, так что на какое-то время
он садился на свою голову.
     Когда  их смех утих, дон Хуан продолжал свой  разговор;
его  тон  был  жестким.  Я переменил  положение  тела,  чтоб
удобнее  было  сидеть, и чтоб уделить ему все  внимание.  Он
совсем не улыбался, как делал обычно тогда, когда я старался
уделять  сознательное  внимание  тому, что он  говорит.  Дон
Хенаро  продолжал смотреть на меня, как если бы ожидал,  что
опять  начну  записывать,  но  я больше не  брался  за  свои
заметки.  Слова  дона  Хуана были разносом за то, что  я  не
разговаривал  с растениями, собирая их, как он всегда  велел
мне  делать.  Он сказал мне, что растения, которые  я  убил,
могут  также  убить и меня; он сказал, что уверен, рано  или
поздно,  они  принесут мне болезнь. Он добавил, что  если  я
заболею  в  результате вреда, причиненного растениям, то  я,
тем  не  менее,  не признаю этого и  предпочту  считать  это
гриппом.  Оба  они оп