торый я проводил с
ним.  Мне подумалось, что, может быть, дон Хуан так  говорит
просто  потому,  что  я ему надоел. В конце концов,  ведь  я
отказался от его учения.
     -  Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, -  сказал
я. - Мне не следовало приводить в пример самого себя. Я имел
в виду, что должно быть в мире что-нибудь, до чего тебе есть
дело, в том смысле, что это не контролируемая глупость. Я не
думаю,  чтоб  можно   было   продолжать   жить,   если  нам,
действительно, ни до чего не будет дела.
     -  Это  относится  к   т е б е .   Вещи имеют  значения
д л я    т е б я .    Ты спросил меня о моей  контролируемой
глупости, и я сказал тебе, что все, что я делаю по отношению
к  себе и к другим людям, - есть глупость, потому что ничего
не имеет значения.
     - Я хочу сказать, дон Хуан, что если для тебя ничего не
имеет  значения,  то  как ты можешь  продолжать  жить...  Я,
действительно,  хочу знать; та должен объяснить мне, что  ты
имеешь в виду.
     -  Может  быть, это и невозможно  объяснить.  Некоторые
вещи  в твоей жизни имеют для тебя значение, потому что  они
важны.  Твои  поступки, определенно, важны для тебя; но  для
меня  ни  единая вещь не является более важной и ни один  из
моих  поступков, и ни один из поступков людей. Тем не менее,
я  продолжаю  жить, так как я имею свою волю, потому  что  я
настроил  свою волю, проходя через жизнь, до таких пор,  что
она  стала отточенной и цельной, и теперь для меня ничего не
значит  то,  что  ничего   не   имеет   значения.  Моя  воля
контролирует глупость моей жизни.
     Я  сказал ему, что, по-моему, некоторые поступки  людей
были  очень важны; я сказал, что ядерная война, определенно,
была самым драматическим примером таких поступков. Я сказал,
что  для  меня уничтожение жизни на замле было бы  поступком
чрезвычайно ненормальным.
     -  Ты  веришь этому, потому что думаешь. Ты  думаешь  о
жизни.  Т ы   н е   в и д и ш ь .
     -  Разве  я  чувствовал  бы   иначе,   если  бы  я  мог
в и д е т ь ?
     -  Как  только  человек  научится   в и д е т ь ,    он
окажется  один  в  мире,  где  есть  только  глупость.  Твои
поступки,  точно  также, как поступки других людей, в  общем
кажется важными для тебя, потому что ты научился думать, что
они  важны. Мы выучиваемся думать обо всем, и затем приучаем
наши  глаза  видеть так, как мы думаем о вещах,  на  которые
смотрим.  Мы смотрим на себя, уже думая, что мы важны. И так
оказывается,  что мы чувствуем себя важными. Но тогда, когда
человек научится  в и д е т ь ,   он поймет, что он не может
больше  думать  о  вещах, на которые смотрит; а если  он  не
может  думать о вещах, на которые смотрит, то все становится
неважным.
     Дон  Хуан, должно быть, заметил мой удивленный взгляд и
повторил  свое  утверждение  три   раза,   как  бы  стараясь
заставить  меня  понять. То, что он сказал, сначала  звучало
для  меня, как ерунда, но поразмыслив об этом, я увидел, что
его  слова скорее напоминают мудреное утверждение о какой-то
из сторон восприятия.
     Я  попытался придумать хороший вопрос, который заставил
бы  его прояснить свою точку зрения, но ничего не  придумал.
Внезапно  я  почувствовал  сильную усталось и  не  мог  ясно
формулировать  свои  мысли. Дон Хуан, казалось, заметил  мое
утомление и мягко похлопал меня по спине.
     -  Почисти  вот  эти растения, - сказал он, -  а  затем
покроши  их в этот горшок. - он вручил мне большой горшок  и
вышел.
     Он  вернулся  домой  через несколько часов,  когда  уже
близился  вечер.  Я  окончил  крошить его  растения  и  имел
достаточно  времени,  чтобы записать свои заметки.  Я  хотел
сразу  же  задать  ему  несколько  вопросов,  но  был  не  в
настроении  отвечать  мне.  Он сказал, что голоден  и  хочет
сначала проглотить пищу.
     Он  разжег  огонь в своей глиняной печурке  и  поставил
горшок  с бульоном, приготовленным на костях. Он заглянул  в
пакеты  с провизией, и выбрал некоторые овощи, нарезал их на
мелкие  кусочки  и бросил в котел. Затем он лег на  циновку,
сбросил  сандалии и велел мне сесть поближе к печке, чтобы я
мог поддерживать огонь.
     Было  очень  темно;  с того места, где я сидел,  я  мог
видеть  небо на западе. Края некоторых толстых облаков  были
изрезаны  глубокими морщинами, в то время, как центр облаков
был почти черным.