органической неприязни к этой силе. Он объяснил это тем,
что приближается время, когда мне надо будет опять курить, и
к  этому времени следует получить более ясное знание о  силе
"травы дьявола".
     Он  неоднократно предлагал мне по крайней мере испытать
"траву дьявола" еще одним колдовством с ящерицами.
     Я  долгое время играл с этой мыслью. Спешка дона  Хуана
драматически  увеличивалась,  пока  я не  почувствовал  себя
обязанным  выполнить  его  требование. И  однажды  я  принял
решение поколдовать о некоторых украденных вещах.
Понедельник, 28 декабря 1964 года.
     В  субботу,  19  декабря, я срезал  корень  дурмана.  Я
подождал, пока не стало довольно темно, чтобы исполнить свои
танцы вокруг растения. За ночь и приготовил экстракт корня и
в  воскресенье,  примерно в 16 часов утра, я пришел к  месту
своего растения. Я сел перед ним. Я вновь перечитал записи и
сообразил, что тут мне не нужно размалывать семена. Каким-то
образом,  простое  нахождение  перед  растением  давало  мне
чувство редкой эмоциональной устойчивости, ясности мысли или
же  силы концентрироваться на своих поступках, чего я обычно
совсем лишен.
     Я  последовал   в   точности   всем   инструкциям,  так
рассчитывая  свое время, чтобы паста и корень были готовы  к
концу  дня.  В  5 часов я был занят ловлей  пары  ящериц.  В
течение  полутора  часов я перепробовал все  способы,  какие
только мог придумать, но всюду потерпел неудачу.
     Я  сидел  перед  кустом   дурмана,  стараясь  придумать
эффективный  способ достижения своей цели, когда внезапно  я
вспомнил,  что  дон  Хуан  сказал,   что  с  ящерицами  надо
поговорить.
     Сначала  я  был  не "в своей тарелке",  разговаривая  с
ящерицами.  Это  было  все   равно,   что  чувствовать  себя
неудобно,  выступая  перед аудиторией. Однако,  чувство  это
скоро  прошло,  и я продолжал говорить. Было почти темно.  Я
поднял камень. Под ним была ящерица. Она казалась застывшей.
Я  поднял ее. И тут же я увидел, что под камнем была  другая
ящерица, тоже застывшая. Она даже не вырывалась.
     Зашивание  рта  и  век было очень  трудной  работой.  Я
заметил,  что  дон  Хуан  поселил  в  мои  поступки  чувство
необходимости.  Его  позиция была такова, что когда  человек
начинает  поступок,  то  уже нет  возможности  остановиться.
Однако,  если  бы  я  захотел остановиться, то  не  было  бы
ничего,  что могло бы мне в этом помешать. Может быть, я  не
хотел  останавливаться.  Я  отпустил  одну  ящерицу,  и  она
побежала  в северо-восточном направлении - знак хорошего, но
трудного  колдовства.  Я  привязал другую ящерицу  к  своему
плечу  и смазал виски так, как было предписано. Ящерица была
неподвижна. На секунду я подумал, что она умерла, а дон Хуан
ничего  мне  не говорил о том, что надо делать,  если  такое
случится. Но она была живой, только онемевшей.
     Я  выпил  снадобье и немного подождал. Я не  чувствовал
ничего необычного. Я начал растирать пасту у себя на висках.
Я  наложил ее 25 раз. Затем, совершенно механически, как  во
сне,  я  несколько  раз помазал ею свой лоб.  Я  понял  свою
ошибку  и  поспешно  стер  пасту. На лбу  у  меня  выступила
испарина,  меня  лихорадило.  Необъятное  отчаяние  охватило
меня, потому что дон Хуан усиленно советовал мне не наносить
пасту  на   лоб.   Страх   сменился   чувством   абсолютного
одиночества,  чувством обреченности. Я был тут брошен сам по
себе.
     Если  со мной случится какое-либо несчастье, то тут нет
никого, кто мог бы помочь мне. Я хотел убежать. Я чувствовал
тревожную  нерешительность,  что я не знаю, что мне  делать.
Поток  мыслей  хлынул мне в голову, сменяясь  с  необычайной
быстротой.  Я  заметил, что это довольно странные мысли,  то
есть они казались странными, потому что возникали иначе, чем
обычные  мысли. Я знаком с тем, как я думаю. Мои мысли имеют
определенный  порядок,  который  присущ именно мне  и  любое
отклонение заметно.
     Одна  из  чужих мыслей была о  высказывании,  сделанном
неким  автором. Она была, как я смутно помню, как голос  или
как  будто кто-то сзади меня произнес ее. Это случилось  так
быстро,  что  я испугался. Я притих, чтобы осмыслить ее,  но
она  сменилась  на обычные мысли. Я был уверен, что я  читал
это  высказывание, но я не был уверен, кто был его  автором.
Внезапно  я понял, что это был альфред кребер. Тогда  другая
чужая  мысль возникла и "сказала", что это был не кребер,  а
жорж  симмель.  Я  настаивал на том, что это был  кребер,  и
следующее, что я знаю, что я был в гуще спора с самим собой.
Я забыл о своем чувстве обреченности.