| |
м, что я делал.
- Разве ты не видишь? - спросил он драматически. - ты
должен обновлять свою личную историю, говоря своим
родителям, своим родственникам и своим друзьям обо всем, что
ты делаешь. С другой стороны, если у тебя нет личной
истории, то никаких об'яснений не требуется, никто не
сердится, никто не разочаровывается в твоих поступках. И,
более того, никто не пришпиливает тебя своими мыслями.
Внезапно идея стала ясной у меня в уме. Я почти знал
это сам, но я никогда не рассматривал таких мыслей. Не иметь
личной истории действительно было очень заманчивой
концепцией, по крайней мере, на интеллектуальном уровне.
Однако, это дало мне чувство одиночества, которое я нашел
угрожающим и отвратительным. Мне хотелось обговорить с ним
вопрос об этих моих чувствах, но я держался начеку. Что-то
было ужасно неуместным в этой ситуации. Я чувствовал
неловкость в том, что вступаю в философский спор со старым
индейцем, который, очевидно, не имеет "интеллектуальности"
студента университета. Каким-то образом он увел меня в
сторону от моего первоначального намерения расспросить о его
генеалогии.
- Я не знаю, каким образом мы разговариваем об этом,
тогда как все, что я хотел узнать, так это несколько имен
для моих бланков, - сказал я, пытаясь повернуть разговор к
той теме, которую я хотел.
- Это очень просто, - сказал он. - способ, каким мы
пришли к этому разговору, заключается в том, что я сказал,
что задавать вопросы о прошлом человека - это явная ерунда.
Его тон был твердым. Я чувствовал, что нет способа
уговорить его, поэтому я изменил свою тактику.
- Что же, эта идея не иметь личной истории, это то, что
делают яки? - спросил я.
- Это то, что делаю я.
- Где ты научился этому?
- Я научился этому в течение своей жизни.
- Это твой отец научил тебя этому?
- Нет, скажем, что я научился этому сам, а теперь я
собираюсь передать секрет этого тебе, чтобы ты не ушел
сегодня с пустыми руками.
Он понизил голос до драматического шепота. Я рассмеялся
над его трюками. Я вынужден был признать, что он совсем не
глуп. Мне пришла в голову мысль, что я нахожусь в
присутствии врожденного актера.
- Записывай, - сказал он покровительственно. - почему
бы нет. Ты, кажется, чувствуешь себя более удобно в то
время, когда пишешь.
Я взглянул на него, и мои глаза, должно быть, выдали
мое замешательство. Он хлопнул себя по ляжкам и с
удовольствием расхохотался.
- Самое лучшее, стереть всю личную историю, - сказал
он, как бы давая мне время записывать, - потому что это
сделает нас свободными от обволакивающих мыслей других
людей.
Я не мог поверить, что он действительно сказал это. У
меня был очень затруднительный момент. Он, должно быть,
прочитал у меня на лице мое внутреннее замешательство и
немедленно его использовал.
- Возьмем тебя, например, - продолжал он говорить. -
как раз сейчас ты не знаешь, то ли ты приходишь, то ли
уходишь, и это потому, что я стер свою личную историю.
Мало-помалу я создал туман вокруг себя и вокруг своей жизни.
И сейчас никто не знает наверняка, кто я есть и что я делаю.
- Но ты сам знаешь, кто ты есть, разве не так? -
вставил я.
- Я, честное слово... Не знаю! - воскликнул он и
покатился на пол, смеясь над моим удивленным взглядом.
Он довольно долго молчал, чтобы заставить меня поверить
в то, что сейчас он скажет "я знаю", как я этого ожидал. Его
неожиданный поворот был очень угрожающим для меня. Я
действительно испугался.
- Это маленький секрет, который я собирался дать тебе
сегодня, - сказал он тихим голосом, - никто не знает моей
личной истории. Никто не знает, кто я есть и что я делаю.
Даже я не знаю.
Он скосил глаза. Он не смотрел на меня, а куда-то выше
моего правого плеча. Он сидел, скрестив ноги, спина его была
прямой, и все же он казался расслабленным. В этот момент он
был самим воплощением яростности. Я представил себе его
индейским вождем, "краснокожим воином" в романтических
легендах моего детства. Мой романтизм увел меня в сторону и
крайне отчетливое чувство раздвоенности захватило меня. Я
мог искренне сказать, что
|
|
