| |
то ли он
был очень хитрый старик, который морочил мне голову, то ли
он был действительно простачком. Используя все свое
терпение, я об'яснил ему, что это очень серьезный вопрос и
что для моей работы очень важно заполнить все эти бланки. Я
старался, чтобы он понял идею генеалогии и личной истории.
- Как звали твоего отца и твою мать? - спросил я. Он
взглянул на меня ясными и добрыми глазами.
- Не трать время на эту муру, - сказал он мягко, но с
неожиданной силой.
Я не знал, что сказать. Казалось, кто-то другой
произнес эти слова. За секунду до этого он был ошарашенным
глупым индейцем, чесавшим свою голову, и уже через мгновение
он сменил роль. Я был глупым, а он смотрел на меня
неописуемым взглядом, в котором не было ни раздражения, ни
неприязни, ни ненависти, ни сожаления. Его глаза были
добрыми, ясными и пронизывающими.
- У меня нет никакой личной истории, - сказал он после
длинной паузы. - однажды я обнаружил, что не нуждаюсь больше
в личной истории, также как пьянство, бросил ее.
Я не совсем понял, что он хотел сказать. Неожиданно я
почувствовал себя неловко, под угрозой. Я напомнил ему, что
он заверил меня в том, что я могу задавать ему вопросы. Он
повторил, что он совсем не возражает против этого.
- У меня больше нет личной истории, - сказал он и
взглянул на меня испытующе. - я бросил ее однажды, когда
почувствовал, что в ней нет больше необходимости.
Я уставился на него, пытаясь найти скрытое значение его
слов.
- Но как можно бросить свою личную историю? - спросил я
в настроении поспорить.
- Сначала нужно иметь желание бросить ее, - сказал он,
- А затем следует действовать гармонично, чтобы обрубить ее
мало-помалу.
- Но зачем кто-либо будет иметь такое желание? -
воскликнул я.
У меня была ужасно сильная привязанность к моей личной
истории. Мои семейные корни были глубоки. Я честно
чувствовал, что без них моя жизнь не имела бы ни цели, ни
длительности.
- Может быть, тебе следует рассказать мне, что ты
имеешь в виду под словами бросить личную историю, - сказал
я.
- Разделаться с ней, вот что я имею в виду, - заметил
он, как отрезал.
Продолжал настаивать, что не понимаю этого.
- Ну, возьмем тебя, например. Ты - яки, ты не можешь
изменить этого.
- Разве я - яки? - спросил он, улыбаясь. - откуда ты
знаешь это?
- Правда! - сказал я. - я не могу этого знать
наверняка. Это так. Но ты знаешь это, и именно это имеет
значение. Именно это делает личную историю. - я чувствовал,
что загнал его в угол.
- Тот факт, что я знаю, являюсь я яки или нет, не
делает его личной историей, - заметил он. - лишь тогда,
когда еще кто-либо знает о нем, он становится личной
историей. И уверяю тебя, что никто никогда этого не узнает
наверняка.
Я кое-как записал, что он сказал. Я перестал
записывать и взглянул на него. Я не мог составить
представления о нем. Мысленно я пробежал через свои
впечатления о нем. Загадочным и беспрецедентным образом он
взглянул на меня во время нашей первой встречи. Очарование,
с которым он утверждал, что получает согласие от всего, что
его окружает, его раздражающий юмор и его алертность, его
явно глупый вид, когда я расспрашивал его о его отце и
матери, а затем эта неожиданная сила его утверждений,
которые сразу отбросили меня.
- Ты не знаешь, что я такое, не так ли? - сказал он,
как если бы читал мои мысли. - ты никогда не узнаешь, кто
или что я есть, потому что я не имею личной истории.
Он спросил у меня, был ли у меня отец. Я сказал, что
да. Он сказал, что мой отец был примером того, о чем он
говорит. Он попросил меня вспомнить, что мой отец думал обо
мне.
- Твой отец знал о тебе все, - сказал он, - поэтому он
полностью распланировал тебя. Он знал, кто ты есть, и что ты
делаешь. И нет такой силы на земле, которая могла бы
заставить его изменить его мнение о тебе.
Дон Хуан сказал, что каждый, кто знал меня, имел обо
мне свою идею, и что я питал эту идею вс
|
|
