ость  за  то, что он делает. Вне зависимости от того,  что
именно  он  делает, он должен прежде всего знать, почему  он
это  делает,  и затем он должен выполнять свои действия,  не
имея уже никаких сомнения или сожалений о них.
     Он  посмотрел  на  меня  внимательно. Я  не  знал,  что
сказать. Наконец я выразил мнение, почти как протест.
     - Но это невозможно, - сказал я.
     Он  спросил меня, почему, и я сказал, что, может  быть,
было  бы идеальным, чтобы все думали так, как совпадало бы с
тем,  что  они  делают. На практике,  однако,  нет  никакого
способа избежать сомнений и сожалений.
     - Конечно же, есть способ, - ответил он с убеждением.
     -  Смотри  на меня, - сказал он. - у меня нет  сомнений
или  сожалений.  Все, что я делаю, является моим решением  и
моей  ответственностью.  Простейшая вещь, которую  я  делаю,
взять  тебя  на прогулку в пустыню, например,  очень  просто
может  быть моей смертью. Смерть преследует меня, поэтому  у
меня  нет  места для сомнений или сожалений. Если  я  должен
умереть  в  результате того, что я возьму тебя на  прогулку,
значит я должен умереть.
     Ты,  с другой стороны, чувствуешь, что ты бессмертен. А
решения бессмертного человека могут быть изменены, или о них
можно  сожалеть  или подвергать их сомнению.  Время  имеется
только для того, чтобы делать решения.
     Я  искренне  возражал,  что  по-моему  мнению,  это  не
реальный  мир,  поскольку  он   спорным  образом  создан  на
идеальной  форме поведения, и на том, что есть еще  какой-то
путь для того, чтобы куда-то идти.
     Я  рассказал  ему историю о своем отце, который  обычно
читал  мне  бесконечные  лекции о чудесах  здорового  ума  в
здоровом теле и о том, как молодые люди должны закалять свои
тела  трудностями  и  атлетическими соревнованиями.  Он  был
молодым  человеком.  Когда мне было 8 лет, ему всего  только
27.  В летнее время, как правило, он возвращался из  города,
где  преподавал  в  школе, на ферму моего деда, где  я  жил,
чтобы  провести со мной по крайней мере месяц. Для меня  это
был  адский  месяц.  Я  рассказал дону  Хуану,  например,  о
поведении моего отца, которое, как я думал, очень подходит к
настоящей ситуации.
     Почти  сразу по прибытии на ферму мой отец настаивал на
том,  чтобы я совершил с ним длинную прогулку так, чтобы  мы
могли с ним обо всем поговорить. И во время нашего разговора
он  составлял  планы  о том, как мы  будем  ходить  купаться
каждый день в 6 часов утра. Ночью он ставил будильник на пол
шестого,  чтобы иметь достаточно времени, потому что ровно в
шесть  мы  должны  быть уже в воде. А когда  звонок  начинал
звенеть  утром,  он  выскакивал из постели, надевал  очки  и
подходил к окну, чтобы посмотреть наружу.
     Я даже запомнил следующий монолог:
     - М-м-м... Немножко облачно сегодня. Послушай, я сейчас
прилягу  всего  минуток  на пять, о'кей? Не больше,  чем  на
пять!  Я просто собираюсь распрямить свои мышцы и  полностью
проснуться.
     И  он всегда без исключения спал после этого до десяти,
а иногда и до полудня.
     Я  рассказал  дону  Хуану,   что  меня  раздражало  его
нежелание отказаться от явно надуманных решений. Он повторял
этот  ритуал  каждое утро, пока я, наконец, не оскорбил  его
чувства, отказавшись заводить будильник.
     -  Это  не были надуманные решения, - сказал дон  Хуан,
явно  принимая сторону моего отца. - он просто не знал,  как
встать из постели, вот и все.
     - Во всяком случае, - сказал я. - я всегда с сожалением
отношусь к нереальным решениям.
     -  Какое же решение будет тогда реальным? - спросил дон
Хуан с улыбкой.
     -  Если  бы мой отец сказал себе, что он не может  идти
плавать в шесть утра, а может, возможно, и в три пополудни.
     -  Твое  решение  ранит его душу, - сказал дон  Хуан  с
оттенком большой серьезности.
     Я  подумал,  что  уловил  нотку печали  в  его  голосе.
Некоторое  время мы молчали. Моя задиристость испарилась,  я
думал о своем отце.
     -  Разве ты не видишь, - сказал дон Хуан, - он не хотел
плавать в три часа пополудни.
     Его слова заставили меня подпрыгнуть.
     Я сказал ему, что мой отец был слаб, и таким же был его
мир  идеальных поступков, которые он никогда не совершал.  Я
почти кричал.
     Дон  Хуан  не сказал ни слова. Он медленно  в  каком-то
ритме  качал  головой. Я чувствовал ужасную печаль. Когда  я
думал  о   своем   отце,   меня   всегда   охватывало  такое
всепоглощающее чувство.
     -  Ты думаешь, что ты был сильнее, не так ли? - спросил
он  меня  как  бы  невзначай.  Я сказал,