ил себя: его 
мышление стало убогим и плоским. Вместе с тем, поскольку эмоции нельзя подавить 
до конца, они существуют в полном отрыве от интеллектуальной стороны личности; 
результат - дешевая сентиментальность, которой кормятся миллионы изголодавшихся 
по чувствам потребителей у кино и у популярной песенки. 
Есть одна запретная эмоция, которую я хочу отметить особо, потому что ее 
подавление затрагивает самые корни личности; это - чувство трагедии. Как мы 
видели в одной из предыдущих глав, осознание смерти и трагической стороны жизни 
- будь оно ясным или смутным - является одним из основных свойств человека. 
Каждая культура справляется с проблемой смерти по-своему. В тех обществах, где 
процесс индивидуализации зашел не очень далеко, конец индивидуального 
существования представляется меньшей проблемой, поскольку меньше развито само 
ощущение индивидуального существования. Смерть еще не воспринимается как нечто 
радикально отличное от жизни. В культурах с более высоким уровнем 
индивидуализации относились к смерти в соответствии с их общественным строем и 
социальной психологией. Греки обращали все свое внимание на жизнь, а смерть 
представляли себе лишь как продолжение этой жизни, хотя и унылое. Египтяне 
возлагали надежды на нетленность, нерушимость человеческого тела, по крайней 
мере нетленность тела того человека, власть которого была нерушимой при жизни. 
Евреи принимали факт смерти реалистично и были способны примириться с мыслью о 
прекращении индивидуальной жизни, утешая себя ожиданием того царства счастья и 
справедливости, к которому должно в конце концов прийти человечество. 
Христианство сделало смерть нереальной и пыталось утешить несчастного индивида 
обещанием жизни после смерти. Наша эпоха попросту отрицает смерть, а вместе с 
нею и одну из фундаментальных сторон жизни. Вместо того чтобы превратить 
осознание смерти и страданий в один из сильнейших стимулов жизни - в основу 
человеческой солидарности, в катализатор, без которого радость и энтузиазм 
утрачивают интенсивность и глубину,- индивид вынужден подавлять это осознание. 
Но как и при всяком подавлении, спрятать - не значит уничтожить. Страх смерти 
живет в нас, живет вопреки попыткам отрицать его, но подавление приводит к его 
стерилизации. Этот страх является одной из причин бедности наших переживаний, 
нашей безостановочной погони за жизнью и объясняет - беру на себя смелость это 
утверждать - невероятные суммы, которые платят наши люди за свои похороны. 
Двусмысленную роль играет в подавлении и запрещении эмоций современная 
психиатрия. С одной стороны, величайший ее представитель, З. Фрейд, пробился 
сквозь фикцию рационального, целенаправленного человеческого поведения и открыл 
путь, позволивший заглянуть в глубины человеческих страстей. С другой стороны, 
психиатрия, обогащенная именно этими достижениями Фрейда, сама превратилась в 
орудие, служащее общей тенденции манипулирования личностью. Стараниями многих 
психиатров, в том числе и психоаналитиков, создан образ "нормального" человека, 
который никогда не бывает слишком грустен, слишком сердит или слишком 
взволнован. Черты характера или типы личности, не подходящие под этот стандарт, 
они неодобрительно обозначают как "инфантильные" или "невротические". Влияние 
такого рода в некотором смысле опаснее, чем действие более старомодных, 
откровенных кличек. Прежде индивид по крайней мере знал, что критика исходит от 
какого-то человека или какой-то доктрины, и мог как-то защищаться от них. Но 
кто может бороться с "наукой" вообще? 
Такому же искажению, как чувства и эмоции, подвергается и оригинальное мышление.
 С самых первых шагов обучения у человека отбивают охоту думать самостоятельно, 
а в его голову закладываются готовые мысли. Легко увидеть, как это происходит с 
детьми. Они преисполнены любопытства, хотят охватить окружающий мир не только 
физически, но и интеллектуально. Они хотят знать правду, потому что это самый 
надежный способ ориентироваться в чужом и подавляюще сильном мире. Но их 
желания и стремления не принимают всерьез; и не так уж важно, в какой форме это 
проявляется: в открытом пренебрежении или в мягкой снисходительности, которая 
обычна в обращении со слабыми (будь то дети, старики или больные). Такое 
обращение и само по себе наносит серьезный вред самостоятельному мышлению, но 
дело обстоит гораздо хуже в случае неискренности - часто неумышленной, которая 
обычна в поведении родителей с детьми. Отчасти эта неискренность проявляется в 
том, что ребенку дают искаженную картину мира. Это так же полезно, как 
описывать жизнь в Арктике человеку, попросившему совета перед экспедицией в 
Сахару. Но кроме общего искажения, бывает и много специальной лжи, направленной 
на утаивание от детей каких-то фактов, знание которых детьми для родителей 
нежелательно. "Не твоего ума дело",- говорят ребенку, и его расспросы 
наталкиваются на враждебный-или вежливый отказ в самых различных случаях: от 
плохого настроения родителей, которое рационализируется как оправданное 
недовольство плохим поведением ребенка, и до половых отношений или семейных 
ссор, о коих с детьми не говорят. 
Подготовленный таким образом ребенок попадает в школу или в колледж. Здесь 
применяются методы обучения, в действительности ведущие к дальнейшему 
подавлению самостоятельного мышления; на некоторых из них я остановлюсь. Один 
из них - настойчивое требование от учащихся знать факты, точнее, информацию. 
Существует жалкое суеверие, будто человек достигает знания действительности, 
усваивая как можно больше фактов. В головы учащихся вдалбливаются сотни 
разрозненных, не связанных между собою фактов; все их время и вся энергия 
уходят на заучивание этой массы фактов, а думать уже некогда и нет сил. 
Разумеется, мышление само по себе - без знания фактов - это фикция, но и сама 
по себе "информация" может превратиться в такое же препятствие для мышления, 
как и ее отсутствие. 
Другой способ подавления самостоятельного мышления, тесно связанный с первым, 
с