овится очевидно, что он просто усвоил прогноз. Однако он 
ощущает потребность иметь собственное мнение и поэтому забывает, что 
просто-напросто повторяет чье-то авторитетное утверждение; он верит, что пришел 
к определенному выводу на основании собственных размышлений, на самом же деле 
он просто усвоил мнение авторитета, сам того не заметив. Ему кажется, что у 
него были основания прийти к этому мнению, и он нам эти основания излагает; но, 
если проверить, окажется, что он вообще не смог бы сделать из них никакого 
вывода. Очень может быть, что он предскажет погоду правильно, а рыбак ошибется, 
но это дела не меняет: правильное мнение такого горожанина не является 
собственным, а ошибочное мнение рыбака - собственное. 
То же самое можно наблюдать, изучая мнения людей по любому вопросу, например в 
области политики. Спросите рядового читателя газеты, что он думает о такой-то 
политической проблеме, и он вам выдаст как "собственное" мнение более или менее 
точный пересказ прочитанного; но при этом - что для нас единственно важно - он 
верит, будто все, сказанное им, является результатом его собственных 
размышлений. Если он живет в небольшой общине, где политические взгляды 
передаются от отца к сыну, он может не отдавать себе отчета в том, до какой 
степени "его собственное" мнение определяется авторитетом строгого родителя, 
сложившимся в детские годы. У другого читателя мнение может быть продуктом 
минутного замешательства, страха показаться неосведомленным - так что "мысль" 
его оказывается лишь видимостью, а не результатом естественного сочетания опыта,
 знаний и политических убеждений. То же явление обнаруживается в эстетических 
суждениях. Средний посетитель музея, рассматривающий картину знаменитого 
художника, скажем Рембрандта, находит ее прекрасной и впечатляющей. Если 
проанализировать его суждение, то оказывается, что картина не вызвала у него 
никакой внутренней реакции, но он считает ее прекрасной, зная, что от него 
ожидают именно такого суждения. То же самое происходит с мнениями людей о 
музыке и даже с самим актом восприятия вообще. Очень многие, глядя на 
какой-нибудь знаменитый пейзаж, фактически воспроизводят в памяти его 
изображение, которое неоднократно попадалось им на глаза, скажем на почтовых 
открытках. Они смотрят на пейзаж, искренне веря, что видят его, но в 
действительности видят те самые открытки. Если при них случается какое-нибудь 
происшествие, то они воспринимают ситуацию в терминах будущего газетного 
репортажа. У многих людей любое происшествие, в котором они принимали участие, 
любой концерт, спектакль или политический митинг, на котором они присутствовали,
 - все это становится для них реальным лишь после того, как они прочтут об этом 
в газете. 
Подавление критического мышления, как правило, начинается в раннем возрасте. 
Например, пятилетняя девочка может заметить неискренность матери: та всегда 
говорит о любви, а на самом деле холодна и эгоистична; или - более резкий 
случай - постоянно подчеркивает свои высокие моральные устои, но связана с 
посторонним мужчиной. Девочка ощущает этот разрыв, оскорбляющий ее чувство 
правды и справедливости, но она зависит от матери, которая не допустит никакой 
критики, и, предположим, не может опереться на слабохарактерного отца, и 
поэтому ей приходится подавить свою критическую проницательность. Очень скоро 
она перестанет замечать неискренность или неверность матери; она утратит 
способность мыслить критически, поскольку выяснилось, что это и безнадежно, и 
опасно. Вместе с тем девочка усвоит шаблон мышления, позволяющий ей поверить, 
что ее мать искренний и достойный человек, что брак ее родителей - счастливый 
брак; она примет эту мысль как свою собственную. 
Во всех этих примерах псевдомышления вопрос состоит лишь в том, является ли 
мысль результатом собственного мышления, то есть собственной психической 
деятельности. В данном аспекте содержание мысли не играет никакой роли. Мы уже 
видели, что рыбак мог ошибаться в своем прогнозе погоды, а дачник, повторивший 
радиопрогноз, мог оказаться прав. Псевдомышление может быть вполне логичным и 
рациональным; его псевдохарактер не обязательно должен проявляться в каких-либо 
алогичных элементах. Это можно заметить, изучая рационализации, которые имеют 
целью объяснить некое действие или чувство разумными и объективными основаниями,
 хотя на самом деле оно определяется иррациональными и субъективными факторами. 
Рационализация может и противоречить фактам или законам логики, но часто она 
вполне разумна и логична; в этом случае ее иррациональность заключается только 
в том, что она не является подлинным мотивом действия, а лишь выдает себя за 
такой мотив. 
Примером нелогичной рационализации может послужить хорошо известный анекдот. 
Человек одолжил у соседа кувшин и разбил его. Когда тот просит вернуть кувшин, 
он отвечает: "Во-первых, я его тебе уже отдал; во-вторых, я никакого кувшина у 
тебя не брал; 
и вообще, когда ты мне его давал, он уже тогда был разбит!" В качестве примера 
"разумной" рационализации можно привести такой случай. Некто А испытывает 
материальные затруднения и просит своего родственника Б одолжить ему денег. Б 
отказывает, заявляя при этом, что не хочет потакать безответственности А и его 
привычке жить за чужой счет. Сами по себе эти основания могут быть вполне 
разумными, но все же это рационализация, поскольку Б не хотел бы давать денег 
ни при каких обстоятельствах; хотя он убежден, что руководствуется заботой об А,
 подлинной причиной его отказа является скупость. 
Таким образом, логичность некоего высказывания сама по себе не решает, 
рационализация это или нет; необходимо принять во внимание внутреннюю 
мотивировку этого высказывания. Решающим моментом здесь является не то, что 
человек думает, а то, как его мысль возникла. Если мысль возникает в результате 
собственного активного мышления, она всегда нова и оригинальна. Оригинальна не 
обязательно в том смысле, что никому не приходила в голову раньше, но в том 
смысле, что человек использовал собственное мышление, чтобы открыть нечто нов