и ждет лишь повода для своего проявления. 
Если такая разрушительность проявляется без какой-либо объективной "причины", 
то мы считаем человека психически или эмоционально больным (хотя сам он, как 
правило, придумывает какую-нибудь рационализацию). В огромном большинстве 
случаев разрушительные стремления рационализируются таким образом, что по 
меньшей мере несколько человек - или целая социальная группа - разделяют эту 
рационализацию и она им кажется "реалистичной". Но объекты иррациональной 
разрушительности - и причины, по которым выбраны именно эти объекты, - сами по 
себе второстепенны; разрушительные импульсы - это проявления внутренней страсти,
 которая всегда находит себе какой-нибудь объект. Если по каким-либо причинам 
этим объектом не могут стать другие люди, то разрушительные тенденции индивида 
легко направляются на него самого. Когда они достигают некоторого уровня, это 
приводит к физическому заболеванию или даже к попытке самоубийства. 
Мы предположили, что разрушительность - это средство избавления от невыносимого 
чувства бессилия, поскольку она нацелена на устранение всех объектов, с 
которыми индивиду приходится себя сравнивать. Но если принять во внимание 
огромную роль разрушительных тенденций в человеческом поведений, то такое 
объяснение кажется недостаточным. Сами условия изоляции и бессилия порождают и 
два других источника разрушительности: тревогу и скованность. По поводу тревоги 
все достаточно ясно. Любая угроза жизненным интересам (материальным или 
эмоциональным) возбуждает тревогу , а самая обычная реакция на нее - 
разрушительные тенденции. В определенной ситуации угроза может связываться с 
определенными людьми, и тогда разрушительность направляется на этих людей. Но 
тревога может быть и постоянной, хотя и не обязательно осознанной; такая 
тревога возникает из столь же постоянного ощущения, что окружающий мир вам 
угрожает. Эта постоянная тревога является следствием изоляции и бессилия 
индивида и в то же время еще одним источником накапливающихся в нем 
разрушительных тенденций. 
Из той же основной ситуации происходит ощущение, которое я назвал скованностью. 
Изолированный и бессильный индивид испытывает ограничения в реализации своих 
чувственных, эмоциональных и интеллектуальных возможностей; ему не хватает 
внутренней уверенности, спонтанности, которая является условием такой 
реализации. Внутренняя блокада усиливается табу, наложенными обществом на 
счастье и наслаждение, вроде тех, которые пронизывают мораль и нравы среднего 
класса со времен Реформации. В наши дни внешние запреты практически исчезли, 
однако внутренняя скованность сохранилась, несмотря на сознательное приятие 
чувственных наслаждений. 
Проблема взаимосвязи между скованностью и разрушительностью была затронута 
Фрейдом; при изложении его теории мы сможем высказать и некоторые собственные 
соображения. 
Фрейд понял, что в своей первоначальной концепции, рассматривавшей половое 
влечение и стремление к самосохранению как две главные движущие силы 
человеческого поведения, он упустил из виду роль и значение разрушительных 
побуждений. Позднее, решив, что разрушительные тенденции столь же важны, как и 
сексуальные влечения, он пришел к выводу, что ] в человеке проявляются два 
основных стремления: стремление к жизни, более или менее идентичное 
сексуальному "либидо", и инстинкт смерти, имеющий целью уничтожение жизни. 
Фрейд предположил, что инстинкт смерти, сплавленный с сексуальной энергией, 
может быть направлен либо против самого человека, либо против объектов вне его. 
Кроме того, он предположил, что инстинкт смерти биологически заложен во всех 
живых организмах и поэтому является необходимой и неустранимой составляющей 
жизни вообще. 
Гипотеза о существовании инстинкта смерти обладает тем достоинством, что 
отводит важное место разрушительным тенденциям, которые не принимались во 
внимание в ранних теориях Фрейда. Но биологическое истолкование не может 
удовлетворительно объяснить тот факт, что уровень разрушительности в высшей 
степени различен у разных индивидов и разных социальных групп. Если бы 
предположения Фрейда были верны, следовало бы ожидать, что уровень 
разрушительности, направленной против других или против себя, окажется более 
или менее постоянным. Однако наблюдается обратное: не только между различными 
индивидами, но и между различными социальными группами существует громадная 
разница в весе разрушительных тенденций. Так, например, вес этих тенденций в 
структуре характера представителей низов европейского среднего класса 
определенно и значительно выше, нежели в среде рабочих или представителей 
социальной верхушки. Этнографические исследования познакомили нас с целыми 
народами, для которых характерен особенно высокий уровень разрушительности; 
между тем другие народа проявляют столь же заметное отсутствие разрушительных 
тенденций - как по отношению к другим людям, так и по отношению к себе. 
По-видимому, любая попытка понять корни разрушительности должна начинаться с 
наблюдения, именно этих различий. Затем необходимо установить, нет ли других 
различающих факторов и не могут ли эти факторы быть причиной упомянутых 
различий в уровне разрушительности. 
Эта проблема настолько сложна, что потребовала бы специального исследования; 
его мы здесь провести не можем. Однако я хотел бы предположительно указать, в 
каком направлении следует искать ответ. Кажется правдоподобным, что уровень 
разрушительности в индивиде пропорционален той степени, до какой ограничена его 
экспансивность. Мы имеем в виду не отдельные фрустрации того или иного 
инстинктивного влечения, а общую скованность, препятствующую спонтанному 
развитию человека и проявлению всех его чувственных, эмоциональных и 
интеллектуальных возможностей. У жизни своя собственная динамика: 
человек должен расти, должен проявить себя, должен прожить свою жизнь. 
По-видимому, если эта тенденция подавляется, энергия, направленная к жизни, 
подвергается распаду и превращается в энергию, направленную к разрушению. Иными 
словами, стремление к жизни и тяга к разрушению не являются взаимно 
независимыми факторами, а связаны об