ься с ближним, а цель языческого героя -- 
иметь, покорять принуждать. (Следует учесть, что языческий герой формировался в 
определенный период исторического развития общества -- период победы 
патриархата над матриархатом. Господство мужчин над женщинами -- это первый акт 
завоевания и первое использование силы с целью эксплуатации; после победы 
мужчин над женщинами эти принципы стали основой мужского характера во всех 
патриархальных обществах.) 
Какая же из этих двух непримиримо противоположных моделей нашего развития 
преобладает в Европе? Если мы посмотрим на самих себя, на многих других людей, 
наконец на наших лидеров, то не сможем не увидеть, что наши представления о 
добре и ценностях подобны представлениям языческих героев. История всех народов 
Европы и Америки, несмотря на христианизацию,-- это история завоеваний, 
покорении и стяжательства. Самые высокие ценности нашей жизни заключаются в том,
 чтобы быть сильнее других, одерживать победы, покорять других и 
эксплуатировать их. Эти ценности не противоречат нашему идеалу 
"мужественности": настоящим мужчиной является только тот, кто способен бороться 
и побеждать; кто слаб, кто не применяет силу для достижения своих целей,-- тот 
не мужчина. 
Общеизвестно, что история многих народов -- это история завоеваний, 
эксплуатации, насилия и покорения. Эти факты характерны почти для каждого 
исторического периода, причем никакой народ, никакой класс не избежал этого, а 
нередко дело доходило и до геноцида: вспомним, например, истребление 
американских индейцев; не являются исключением даже такие религиозные движения, 
как крестовые походы. Но мотивировалось ли подобное поведение только 
экономическими или политическими причинами? И были ли христианами в душе 
работорговцы, правители Индии, убийцы индейцев, англичане, заставившие китайцев 
открыть свою страну для экспорта опиума, подстрекатели двух мировых войн, а 
также те, кто готовит в наши дни следующую войну? Может быть, ненасытными 
язычниками были только их лидеры, а огромные массы населения оставались 
христианами? Если бы это было так, мы могли бы быть более оптимистичными, но, к 
сожалению, это не так. Конечно, правители зачастую более ненасытны, чем те, кем 
они управляют, потому что у них есть цель, к которой они стремятся; однако эти 
правители не могли бы реализовать свои планы, если бы желание завоевывать и 
побеждать не было бы до сих пор неотъемлемой частью социального характера. 
Вспомним хотя бы тот дикий, безумный энтузиазм, с которым последние два века 
люди участвовали в разных войнах: миллионы были готовы отдать свои жизни ради 
того, чтобы сохранить репутацию "сильнейшей державы", "честь" или • прибыли. А 
какой безудержный национализм объединяет людей, следящих за ходом современных 
Олимпийских игр, которые якобы служат делу мира! В действительности же 
популярность Олимпийских игр -- это символическое выражение западного язычества.
 Они прославляют языческого героя -- победителя, и при этом не замечают грязной 
смеси бизнеса и рекламы, столь характерных для современной имитации тех 
олимпийских игр, которые проводились в Древней Греции. В христианской культуре 
место Олимпийских игр могла бы занять мистерия, представляющая страсти Христовы,
 но сенсацией для туристов стала та единственная знаменитая современная 
мистерия, которая разыгрывается в Обераммергау1. 
 
1Обераммергау -- местность в Баварии, жители которой каждый год во исполнение 
старинного обета разыгрывают своими силами Страсти Христовы (Прим. перев.). 
 
Почему же -- если все это так -- европейцы и американцы не отказываются открыто 
от христианской религии как не соответствующей нашему времени? На то есть 
несколько причин: во-первых, религиозная идеология нужна для того, чтобы, 
заставляя людей быть дисциплинированными, не подрывать основ общества; 
во-вторых, что еще более важно, люди, твердо верующие в Христа как величайшего 
из возлюбивших бога и пожертвовавшего собой, могут обратить свою веру в 
отчужденное убеждение, что Иисус любит за них. И тогда сам Иисус становится 
идолом, а вера в него начинает заменять каждому человеку акт любви. Все 
выражается в простой, не осознанной до конца формуле: "Христос любит за нас; мы 
можем и дальше вести себя по образу древнегреческого героя и все же будем 
спасены, потому что такая отчужденная "вера" в Христа заменяет подражание 
Христу". Разумеется, христианская вера -- это тоже лишь жалкая ширма, 
скрывающая собственную алчность. И все же я не сомневаюсь, что люди настолько 
сильно нуждаются в любви, что когда им случается вести себя как хищным зверям, 
это вызывает у них чувство вины. Наша мнимая вера в любовь в какой-то степени 
притупляет в нас боль от бессознательного чувства вины за то, что мы живем без 
любви. 
"Индустриальная религия"
После средневековья развитие религии и философии носит слишком сложный характер,
 чтобы рассматривать его в этой книге. Оно характеризуется борьбой двух 
направлений: христианской, духовной традиции в теологической и философской 
формах и языческой традиции идолопоклонства и бесчеловечности, которая 
принимала множество различных форм в процессе развития того, что можно было бы 
назвать "религией индустриализма и кибернетической эры". 
Гуманизм Ренессанса, следовавший традиции позднего средневековья, был первым 
периодом высочайшего расцвета "религиозного" духа после средних веков. В нем с 
максимальной полнотой были выражены идеи человеческого достоинства и единства 
человеческого рода как основы всеобщего политического и религиозного единства. 
Еще одним периодом великого расцвета гуманизма явилась эпоха Просвещения 
XVII--XVIII вв. Карл Беккер (1932) показал, в какой степени философия 
Просвещения была выражением "религиозной установки", свойственной теологии XIII 
в. : "Если мы посмотрим, что лежит в основе этой веры, то увидим, что на каждом 
шагу эти Философы обнаруживали свои заимствования из средневековой мысли, хотя 
и не осознавали этого". Французская революция, выросшая, по сути,