ной секты.
  Бедный портной пришел к хасидскому раввину на  следующий  день  после  Дня
искупления и сказал:  "Вчера у меня вышел спор с богом.  Я сказал ему: боже,
ты совершил грехи и я совершил грехи.  Но ты  совершил  грехи  тяжкие,  а  я
совершил грехи незначительные. Что сделал ты? Ты разделил матерей с детьми и
позволил людям голодать. Что совершил я? Иногда я не возвращал остатки ткани
заказчику,  иногда  чуть-чуть  не  соблюдал закон.  Но вот что я скажу тебе,
боже.  Я прощу тебе твои грехи, а ты простишь мне мои. И мы будем квиты". На
что  раввин ответил:  "Дурак ты дурак!  Как же ты его отпустил?  Ведь ты мог
заставить его прислать мессию".
  Здесь еще  яснее,  чем  в истории с Авраамом,  выступает та идея,  что бог
обязан держать свое слово,  как и человек -  свое.  Если  бог  не  выполняет
обещания  положить  конец  человеческим страданиям,  человек вправе обвинить
его, фактически принудить к выполнению обещания. И хотя обе приведенные выше
истории   не   выходят   за  рамки  монотеистической  религии,  человеческое
отношение,  лежащее в их основе,  глубоко отличается от  готовности  Авраама
пожертвовать Исааком или от восславления Кальвином диктаторских наклонностей
бога.
  Раннее христианство было гуманистическим,  а не авторитарным учением,  что
очевидно из духа  и  буквы  всех  высказываний  Иисуса.  Наставление  Иисуса
"...Царствие  божие внутрь вас есть" (Лк.  17:  21) является простым и ясным
выражением неавторитарного мышления.  Однако всего через несколько  сот  лет
после  того,  как  христианство  из  религии бедных и скромных земледельцев,
ремесленников и рабов (Am haarez) превратилось в религию правителей  Римской
империи,  доминировать  стала  авторитарная  тенденция.  Но и тогда конфликт
авторитарных и гуманистических принципов в христианстве не прекратился.  Это
был   конфликт   Августина   и  Пелагия,  католической  церкви  и  множества
еретических групп,  конфликт между различными сектами внутри протестантизма.
Гуманистический,  демократический  элемент  никогда  не  исчезал  в  истории
христианства и иудаизма и даже получил одно из  своих  мощных  проявлений  в
мистической  мысли,  возникшей  внутри  этих  религий.  Мистики были глубоко
воодушевлены силой человека, его подобием богу, той идеей, что бог нуждается
в человеке, как и человек - в боге; они поняли, что человек создан по образу
божьему,  в смысле фундаментального тождества бога и человека.  Не  страх  и
повиновение,  но  любовь  и  утверждение  собственных  сил  лежат  в  основе
мистического опыта.  Бог  -  это  символ  не  власти  над  человеком,  но
человеческого самовластия.
  До сих пор мы обсуждали отличительные черты авторитарной и гуманистической
религий главным образом в описательных терминах. Однако психоаналитик должен
перейти от описания подходов к анализу их динамики,  и именно здесь он может
добыть  знание,  которое другим исследователям недоступно.  Полное понимание
того или иного подхода требует внимания к тем сознательным и  в  особенности
бессознательным   процессам,   происходящим   в  индивиде,  которые  диктуют
необходимость и условия развития данного подхода.
  В гуманистической религии бог - образ высшей человеческой самости,  символ
того,  чем человек потенциально  является  или  каким  он  должен  стать;  в
авторитарной  религии бог - единственный обладатель того,  что первоначально
принадлежало человеку: он владеет его разумом и его любовью. Чем совершеннее
бог, тем несовершеннее человек. Человек проецирует лучшее, что у него
имеется на бога и тем самым обедняет себя.  Теперь вся  любовь,  мудрость  и
справедливость принадлежат богу, человек же лишен этих качеств, он опустошен
и обездолен.  Начав с чувства собственной малости, он стал теперь совершенно
безвластным  и  лишился силы;  все его силы спроецированы на бога.  Такую же
проекцию можно иногда наблюдать  в  межличностных  отношениях  мазохистского
типа, когда один человек внушает благоговение другому, и тот приписывает ему
свои собственные силы и стремления.  Этот же  механизм  заставляет  наделять
вождей самых бесчеловечных обществ качествами высшей мудрости и доброты (*).

  (* См.  обсуждение  симбиотических  отношений (*18*) в книге:  Escape from
Freedom, p. 158 ff. *)

  Когда человек проецирует свои лучшие способности на бога, каким становится
его   отношение  к  собственным  силам?  Они  отделились  от  него,  человек
отчужден от себя.  Все,  чем он обладал, принадлежит теперь богу, и в
нем  самом  ничего  не  осталось.  Только  через посредство бога он имеет
доступ к самому себе. Поклоняясь богу,  он пытается соприкоснуться с той
частью самости,  которую утратил.  Отдав богу все,  что у него было, человек
умоляет бога вернуть что-нибудь из того,  что ему  ранее  принадлежало.  Но,
отдав свое, он теперь в полной власти у бога. Он чувствует себя "грешником",
поскольку лишил себя всего благого,  и только божьей милостью или благодатью
может возвратить то, что единственно и делает его человеком. И чтобы убедить
бога дать ему немного любви,  он должен доказать ему,  насколько  лишен  ее;
чтобы убедить бога,  что нуждается в руководстве высшей мудрости,  он должен
доказать, насколько лишен мудрости, когда предоставлен самому себе.
  Но отчуждение  от  собственных  сил  не  только  ставит человека в рабскую
зависимость от бога, но и делает его злым. Он лишается веры в окружающих и в
самого  себя,  лишается  опыта  собственной  любви,  собственного разума.  В
результате "священное" отделяется от "мирского".  В миру  человек  поступает
без  любви;  в той части своей жизни,  которая отдана религии,  он чувствует
себя грешником (он и есть грешник,  поскольку жизнь без любви есть  грех)  и
пытается вернуть потерянную человечность, соприкас