что оно имеет безобидную, даже полезную функцию оградить сон от нарушения. 
Такая низость не имеет отношения к сущности сновидения. Вы ведь знаете также, 
что есть сновидения, которые, следует признать, удовлетворяют оправданные 
желания и насущные физические потребности. Но в этих сновидениях нет искажения; 
они в нем не нуждаются, они могут выполнять свою функцию, не оскорбляя 
этических и эстетических тенденций Я. Примите также во внимание, что искажение 
сновидения зависит от двух факторов. С одной стороны, оно тем больше, чем хуже 
отвергаемое цензурой желание, но с другой – чем строже в это время требования 
цензуры. Поэтому у молодой, строго воспитанной, щепетильной девушки неумолимая 
цензура исказит побуждения сновидения, которые, например, мы, врачи, считаем 
дозволенными, безобидными либидоз– [161] ными желаниями и которые она сама 
десять лет спустя сочтет такими же.

Впрочем, мы еще далеки от того, чтобы возмущаться этим результатом нашего 
толкования. Я полагаю, что мы его еще недостаточно хорошо понимаем; но прежде 
всего перед нами стоит задача защитить его от известных нападок. Совсем не 
трудно найти для этого зацепку. Наши толкования сновидений производились с 
учетом объявленных заранее предположений, что сновидение вообще имеет смысл, 
что бессознательные в какое-то время душевные процессы существуют не только при 
гипнотическом, но и при нормальном сне и что все возникающие по поводу 
сновидения мысли детерминированы. Если бы на основании этих предположений мы 
пришли к приемлемым результатам толкования сновидений, то по праву могли бы 
заключить, что эти предположения правильны. Но как быть, если эти результаты 
выглядят так, как только что описанные? Тогда можно было бы сказать: это 
невозможные, бессмысленные результаты, по меньшей мере, они весьма невероятны, 
так что в предположениях было что-то неправильно. Или сновидение не психический 
феномен, или в нормальном состоянии нет ничего бессознательного, или наша 
техника в чем-то несовершенна. Не проще и не приятнее ли предположить это, чем 
признать все те мерзости, которые мы будто бы открыли на основании наших 
предположений?
И то и другое! И проще и приятнее, но из-за этого не обязательно правильнее. Не 
будем спешить, вопрос еще не решен. Прежде всего мы можем усилить критику наших 
толкований сновидений. То, что их результаты так неприятны и неаппетитны, может 
быть, еще не самое худшее. Более сильным аргументом является то, что видевшие 
сон решительнейшим образом и с полным основанием отвергают желания, кото– 
[162]
рые мы им приписываем благодаря нашему толкованию. «Что? – говорит один. – 
Основываясь на сновидении, вы хотите доказать, что мне жаль денег на приданое 
сестры и воспитание брата? Но ведь этого не может быть; я только для них и 
работаю, у меня нет других интересов в жизни, кроме выполнения моего долга 
перед ними, – как старший, я обещал это покойной матери». Или дама, видевшая 
сон, говорит: «Я желаю смерти своему мужу. Да ведь это возмутительная 
нелепость! Вы мне, вероятно, не поверите, что у нас не только самый счастливый 
брак, но его смерть отняла бы у меня все, что я имею в жизни». Или третий 
возразит нам: «Я должен испытывать чувственные желания к своей сестре? Это 
смешно; я на нее не обращаю никакого внимания, у нас плохие отношения друг с 
другом, и я в течение многих лет не обменялся с ней ни словом». Мы могли бы с 
легкостью отнестись к тому, что видевшие сон не подтверждают или отрицают 
приписываемые им намерения; мы могли бы сказать, что именно об этих вещах они и 
не знают. Но то, что они чувствуют в себе как раз противоположное тому желанию, 
которое приписывает им толкование, и могут доказать нам преобладание этого 
противоположного своим образом жизни, это нас наконец озадачивает. Не бросить 
ли теперь всю эту работу по толкованию сновидений, поскольку ее результаты 
вроде бы и привели к 
абсурду?
Нет, все еще нет. И этот более сильный аргумент окажется несостоятельным, если 
к нему подойти критически. Предположение, что в душевной жизни есть 
бессознательные тенденции, еще не доказательство, что противоположные им 
являются господствующими в сознательной жизни. Возможно, что в душевной жизни 
есть место для противоположных тенденций, для противоречий, которые существуют 
рядом друг с другом; возможно даже, что как раз преобладание одного по– 
[163]
буждения является условием бессознательного существования его противоположности.
 Итак, выдвинутые вначале возражения, что результаты толкования сновидений 
непросты и очень неприятны, остаются в силе. На первое можно возразить, что, 
мечтая о простоте, вы не сможете решить ни одной проблемы сновидения; вы должны 
примириться с предполагаемой сложностью отношений. А на второе – что вы явно не 
правы, используя в качестве обоснования для научного суждения испытываемое вами 
чувство удовольствия или отвращения. Что нам за дело до того, что результаты 
толкования кажутся вам неприятными, даже позорными и противными? Са n'empeche 
pas d'exister,* – слышал я в таких случаях молодым врачом от своего учителя 
Шарко. Приходится смириться со своими симпатиями и антипатиями, если хочешь 
знать, что в этом мире реально. Если какой-нибудь физик докажет вам, что в 
скором будущем органическая жизнь на земле прекратится, посмеете ли вы ему 
возразить: этого не может быть, эта перспектива слишком неприятна? Я думаю, что 
вы промолчите или подождете, пока явится другой физик и укажет на